Сезон - [15]

— Кто кого? — закричал.

Лаптев громко выругался, знал, что Дед не спит, прислушивается.

— Хана старому!

— Старый?! — презрительно сплюнул Шульц. — Этот старый всего на четыре года старше меня. — И снова спросил: — А куда его?

— Подмоем, покрасим, побреем — и на обочину. Шофера проезжать будут — подберут! — загоготал бригадир. — Или на канавки, жлоба. Там каждый за себя, на чужую шею не сядет, сколько отлопатит — столько получит.

Деда подобрал Фокин. Не по доброте души, а по расчету: проходка ствола была закончена, физической работы поменьше, а нудной — отгрузки — за глаза. Говорил, согласен за него бурить, а он вместо меня пусть уродуется на отгрузке по десять часов в сутки.

— Даром бери, приспосабливай, — скалился Лаптев. — Нам такие не нужны. — А сам гадал: чем Дед купил Фоку?

Паша как-то пожаловался Игорю на начальника партии:

— Как нам помощь нужна — так, говорит, — вы, сезонщики, — отдельное государство! Как выдрать — так иди сюда, мой подчиненный!

Горняки жили особняком, держались замкнуто, но бурильщики, что-то узнали, о чем-то догадались и пошел по партии слух: у проходчиков завал!

Пока этот слух ходил от копра к копру по буровым, вреда от него не было, одни шутки, но дошел до конторы, и начальник партии вызвал Максимова.

Ему не нравилось, что Участок почти полностью выбрал лимит крепежного леса: здесь, в пустыне, каждое бревно стоило дорого, и Отан Берибаевич очень рассчитывал на остатки.

По словам же Максимова выходило, что на его участке полный порядок. Были, конечно, мелкие неурядицы: вывалы, пару раз свод камеры обрушивался, но без таких сюрпризов, горное дело — не горное дело. Все решалось в рабочем порядке.

Отан Берибаевич не очень-то верил молодому начальнику участка, пристально всматривался в его честные глаза, думал: ворует лес, щенок, надо съездить на шурфы; проверить, что там у них. Он приехал на своем газике, сам за рулем. Открыл дверцу кабины, кряхтя, слез с сиденья: в новеньких резиновых сапогах, в белой каске, блестевшей под жгучим солнцем, как большая гладкая лысина.

Почтительно вылез из шурфа и шагнул ему навстречу Шульц. Отан Берибаевич похлопал его по плечу, когда-то, в пору, когда он был простым рабочим, проходчик учил его бурить.

— Здорово, кучерявый! Как проходка? Слух идет — завал у вас…

— Врут… И самым нахальным образом, — возмутился Шульц. — Идем в плане, есть все основания ожидать выполнения аккордного подряда в срок, — выпалил, будто прочитал передовицу районной газеты.

Начальник, хитровато щурясь, кивнул и заглянул в шурф.

Прямоугольный бревенчатый сруб крепи уходил в темную глубину и там, далеко, в рябящем зеркальце воды отражалась мерцающая лампочка. А здесь, рядом с устьем, где должна быть оборудована переходами ходовая часть ствола, цепляясь чуть ли не за воздух, висели несколько площадок с шаткими лестницами. Шульц понимал, о чем думает начальник, оправдывался:

— План надо делать! Вот вытянем подряд и тогда капитально смонтируем ходовую часть. Да и выносит все взрывами, палим-то пока вниз.

— На бадье ездите? — начальник так и впился глазами в проходчика. Из долгого перечня запретов по технике безопасности только этот почему-то запомнил.

— Ни в жизнь, начальник, — забожился проходчик. — На старости лет…

Что я, Баба-Яга?

Отан Берибаевич, кряхтя, стал спускаться вниз по деревянной скрипучей лестнице, подозрительно осматривал крепление ствола. Шульц шутками и разговорами отводил ему глаза, особенно не боялся, знал, что начальник в горном деле — дуб, геолог — так себе, обычный администратор. В светлых глазах проходчика искрилась насмешка над неуклюжестью ровесника.

Начальник с трудом проталкивал располневшее тело в люки полков, а, Шульц, ощущая прилив сил и ловкости, акробатически обходил их, распираясь ногами в венцовую крепь. А уж когда добрались до последнего полка, из-под которого метров на десять вниз свисала гибкая лестница из двух тросов, Шульц ощутил в себе верх акробатического вдохновения.

— Что ты скачешь, как обезьяна? Не в цирке, — не удержавшись, возмутился Отан Берибаевич и, задыхаясь, повис на ступенях.

Шульц на одних руках спускался по раскачивающейся лестнице якобы для того, чтобы придать ей жесткость и ноги начальника при спуске не задирались бы выше головы. Тяжело дыша, Отан Берибаевич спустился до последних ступеней. На кончике его носа и на подбородке дрожали, готовые сорваться, крупные капли, красное лицо было исполосовано струйками пота.

Оставалось всего ничего: повиснуть на руках и спрыгнуть вниз с полутора метров или, расперевшись ногами и руками в стояки, притормаживая, скатиться на почву, что и сделал Шульц. Затем подставил ему тонкое бревно, дескать, обхватывай руками и вниз. Это начальник сумел бы, но как потом подняться вверх? Он качнул белой каской.

— Нет уж, я не обезьяна лазить по бревнам! — отказался, кляня себя за непростительную самоуверенность: дернул черт спускаться…

— Может, бадейку? — скрытно издевался, Шульц, соблазняя: — Сядем вдвоем, хоть вверх, хоть вниз… Нельзя, конечно, по технике безопасности, но не сдыхать же из-за того, что нельзя?

— Ох и язва ты, кучерявый, — прохрипел сверху начальник. Отдышался, стал подниматься. Ноги на раскачивающейся лестнице повело в сторону, потом вверх. Шульц подпрыгнул, ухватился за последнюю ступеньку, подтянулся на руках, догнал начальника, дымя недокуренной сигаретой.