Сезон любви на Дельфиньем озере - [74]

От азовок, перебросившись парой слов с тем, кто дежурил возле них ночью (за ними велось круглосуточное наблюдение), мы переходили к последнему пункту нашей программы — морской выдре Анютке.

Впрочем, эта каланиха была для меня не просто зверем, это был мой талисман — я поняла, что день сложится для меня успешно, если я с утра с ней поздороваюсь, и ночь тоже будет удачной — во всех отношениях, — если я пожелаю ей доброго вечера.

Впрочем, ночь — это единственное время, когда Анютку можно было застать в относительной бездеятельности — она спала на спинке, слегка покачиваясь на поверхности воды, как поплавок, и сложив передние лапки на груди. Все остальное время она ела или готовилась к тому, чтобы есть. Вот и ночью, если мы с Алексом чуть повышали голос, она тут же просыпалась и мчалась к нам с самым уморительным видом: сонная, но тем не менее готовая немедленно поглотить наше подношение, если бы мы его принесли. Я обычно не выдерживала ее укоризненного взгляда и совала ей горстку мидий, украденную из висевших под причалом сеток.

Если подойти к ее бассейну рано утром, то можно было застать замечательную картину: Анютка делала зарядку, заключавшуюся в том, что, плавая как обычно на спине, она быстро-быстро кругами носилась по бассейну. Заметив людей у сетки, она впадала в панику: как же так, ей уже принесли завтрак, а она еще не почистила зубы! И тут начиналось самое потешное: зверек принимался за утренний туалет. Я никогда не видела других животных — кроме людей, разумеется, — которые бы по утрам чистили зубы.

К тому же далеко не все представители вида Homo sapiens занимаются этим добровольно. А вот Анютка делала это необыкновенно тщательно, все так же лежа на воде на спинке, и передние ее лапки так и мелькали, как две большие и мягкие зубные щетки. По утрам аппетит у нее был поистине зверский, тем не менее она никогда не сокращала время, отведенное в ее распорядке дня на гигиенические процедуры. Только убедившись, что привела себя в полный порядок, каланиха приплывала в угол, где ее обычно кормили, наполовину высовывалась из воды и протягивала к нам лапки.

А передние лапки у нее были замечательные. В отличие от задних конечностей, которые превратились в мощные ласты наподобие тюленьих, они были похожи на детские ручки — мягкие и трогательные, с бархатистыми на ощупь ладошками. Каланиха и действовала ими, как крошечными ручками, — ими она брала у нас мидии и подносила их ко рту. Разгрызала она раковины с громким хрустом, тут же их выплевывала, а их содержимое мгновенно исчезало в ее рту. Жадна она была неимоверно. Взяв из чьих-либо рук ракушку, она обычно не сразу принималась за еду, а запихивала ее себе под мышку, надеясь заполучить еще. И обычно ей давали — было необыкновенно забавно наблюдать, как она рассовывает, распихивает добычу по подмышкам.

Только убедившись, что на этот раз ей ничего больше не обломится, она укладывалась на спинку и начинала расправляться с моллюсками, не спуская глаз со стоящего рядом с вольером человека. Людей она совсем не боялась, нет, она воспринимала их как источник дармовой кормежки.

Как-то раз мне показалось, что Анютка на грани нервного срыва. Я собиралась с утра спокойно ее покормить, как вдруг меня попросили поторопиться — в соседнем бассейне, где жила котиха, начинался опыт, и посторонних попросили удалиться. Тогда я начала бросать ей мидии пригоршнями, и что тут с ней стало! Судорожными движениями она начала складывать золотой дождь падавших с неба припасов к себе в закрома, придерживая их лапками. Увы, моллюсков было слишком много, и они вываливались из карманов на дно бассейна; за ними приходилось нырять, в это время у нее из подмышек выпадали другие, а сверху, из воздуха, на нее сыпались еще и еще… Морская выдра просто обезумела, пытаясь сохранить это неведомо откуда на нее свалившееся богатство. Вода в бассейне пошла водоворотами, и следя за ее лихорадочными действиями, я даже ее пожалела: бедняга никак не могла сообразить, что все, что остается на дне, ее и только ее, и никто не собирается этого у нее отнимать.

Анютка обожала крабов. Вечером, пройдясь в темноте вдоль пляжа с фонариком, можно было быстро набрать их целое ведро.

Каланиха, завидев любимое лакомство, казалось, готова была выпрыгнуть из своей мягкой бархатной шкурки. Крабов она тоже запихивала к себе под мышки; пока она хрумкала одного, другие вылезали из ее карманов и расползались по ее выпуклому брюшку; тогда она одним движением задней ноги, то бишь ласта, запихивала их на место — это было просто уморительно.

Ее аппетит поражал воображение. Если она была голодна, то вопила беспрерывно дурным голосом (так было тогда, когда по недосмотру ей принесли практически пустые раковины). После сытного обеда из двух ведер мидий она вполне могла умять еще ведро крабов и не отказывалась еще и от свежей рыбки, если ей ее подносили. Один раз кто-то из студентов прибежал в столовую в панике, с криком:

— Анютку тошнит!

Тут же часть едоков вскочила с мест и помчалась к ее бассейну; впереди, пыхтя, мчался Панков. Но оказалось, что это ложная тревога: каланиха, как всегда, покачивалась на воде на спинке и уминала за милую душу очередного окунька.