Сезон любви на Дельфиньем озере - [60]

— А-а…

Я, может, и не совсем поняла эту классификацию — в конце концов, я же женщина, и мужская психология в какой-то мере навсегда останется для меня загадкой. Но одному я была рада: Алекс явно никак не походил на донжуана — ни на доброго, ни на злого, ни даже на романтического.

После обеда, когда я зашла к себе в хатку, тут же объявился Алекс. Сегодня в руках у него был фотоаппарат. Он заявил, что хочет меня снимать — в конце концов, он профессиональный фотограф, ну, почти профессиональный.

Я вообще-то не очень люблю сниматься — я не слишком хорошо выхожу на фотографиях. Но в данном случае… Нет, я не могла ему отказать, более того, я с удовольствием стала ему позировать. И не только я.

Вслед за Алексом явилась Люба, которая тут же, по-детски всплеснув руками, заявила, что она тоже хочет фотографироваться. Я едко заметила, что именно сейчас она необыкновенно фотогенична (ее ссадины еще не зажили, а только покрылись темной корочкой), но Люба по своему обыкновению пропустила мою иронию мимо ушей. Вздохнув, Алекс навел на нее объектив и щелкнул затвором. Но так просто отделаться от нее не удалось. Она потащила Алекса к своему домику, где она жила вдвоем с Лялей, и заставила запечатлеть для вечности ее быт:

— Пусть родители посмотрят, в каких диких условиях мы тут живем!

Люба относилась к той категории зануд, которым легче отдаться, чем объяснить, почему нельзя. Впрочем, генеральские дочки (а я, кроме Любы, знакома еще с двумя) все такие: напор, абсолютное отсутствие такта, приказной тон, как будто полученный в наследство от папаши, и при этом еще дикие комплексы. Впрочем, при такой внешности, как у Любы, у меня тоже были бы комплексы.

Алекс попытался было сопротивляться, но я подтолкнула его, шепнув на ухо:

— Так мы быстрее от нее отделаемся. — И он, вздохнув, пошел за ней.

На наше счастье, вскоре пришла Ляля, и я услышала ее громкий голос:

— Люба, как ты смеешь рыться в моих вещах! — Видно, она действительно разозлилась — обычно она говорила тихо, ровно, чуть ли не монотонно.

— А чего я такого сделала? Подумаешь, поставила на стол наш большой чайник и закопченную кружку и положила твой ножик для антуража. Мне просто хочется иметь карточку на память. — Это уже был плаксивый Любин голос. Люба ко всем ее выдающимся достоинствам отличалась еще и фантастической неряшливостью, и мне стало жаль Лялю.

— Девочки, да успокойтесь же, — пытался вразумить их Алекс.

Впрочем, он очень скоро был снова у меня с фотоаппаратом наготове, и съемки начались.

Он сфотографировал меня на пороге домика; меня, высовывающуюся из окна; меня в обнимку с Тошкой, который пришел проверить, нет ли у меня для него еще чего-нибудь вкусненького; меня с букетом желтых мачков, которые стояли на тумбочке в банке из-под компота… Я уже ощущала себя топ-моделью из какого-нибудь «Плейбоя» или «Пентхауса», тем более что была в мини-бикини и чуть ли не первый раз в жизни ощущала себя именно «сексуальным объектом». Я видела, как он старается поймать такой ракурс, чтобы все изгибы и выпуклости моего тела смотрелись в наиболее выигрышном свете.

От меня, очевидно, исходили какие-то флюиды; впрочем, это нельзя было назвать плодом моего воображения — было очень жарко, и от моей влажной кожи действительно поднимались испарения. Я ощущала себя любимой и желанной; глаза Алекса, когда не прятались за камерой, ласкали и гладили мою кожу. Казалось, закон всемирного тяготения изменил свое направление — нас тянуло совсем не к земле, а друг к другу… и тем не менее мы все еще не решались сократить разделяющее нас расстояние, сделать последний шаг… Впрочем, до этого оставалось совсем недолго.

Прибежали девчонки и тоже Захотели сфотографироваться. Я им обрадовалась — уж они-то нам никак не помешали. Алекс постелил под кустами возле тропинки одеяло, на котором мы и расположились. Мы все трое принимали самые соблазнительные позы, а Алекс крутился возле со своей камерой.

Мы действительно ощущали себя, как три грации! Мы хохотали, нам было весело — и так хотелось остановить эти мгновения.

Фотографии лежат передо мной сейчас, когда я пишу эти строки.

В этот день мы работали и после ужина, до позднего вечера; уже смеркалось, когда я добралась до своей пятихатки. Рядом у девочек раздавались голоса; я быстро переоделась и заглянула к ним. Вика принимала гостей, усталая Ника после тяжелого дня на кухне отлеживалась на кровати, повернувшись носом к стене. Я вошла и присела к ней, стараясь ее не потревожить. Напротив меня рядом с Викой расположились Вадик — на этот раз без Гоши, который уже уехал в Москву, — и, главное, Дима Черкасов. Именно из-за него Вика была так оживлена. Не успела я усесться и получить свою порцию кофе, как вошли Витюша и Алекс. Алекс тихо примостился рядом со мной, а Витюша, размахивая над головой литровой бутылкой с чем-то темным, воскликнул:

— Я принес «Изабеллу»! Я принес «Изабеллу»!

Ника, которая казалась спящей, вдруг резко поднялась и села на кровати; глаза у нее были широко открыты — она хлопала ресницами.

— Уж не собираетесь ли вы пить без меня?

Тут же налили и ей. Как всегда, гости размножались в геометрической прогрессии. Аромат «Изабеллы» просто магически притягивал к нашей хибарке не только ближних, тех, кто был рядом и мог его учуять, но и дальних. Заглянул на огонек Славик и принес с собой алычовое варенье — все, что осталось после приготовления его фирменного напитка. Вошел Саша Алешкин, который от своей безответной влюбленности в Нику казался еще более худым, чем обычно, так что живот у него, и так втянутый, просто прилип к позвоночнику. Он уселся напротив нас и уставился на Нику немигающим взором. Пришел, как всегда со своей кружкой, Миша Гнеденко — и сразу в хатке стало как-то веселее.