Сезон любви на Дельфиньем озере - [39]

Но внезапно в кругу света появился Дима и отвлек меня от этих наблюдений. Он нагнулся, схватил здоровенного лабрадора на руки и с обращенными ко мне укоризненными словами:

— Ванда уже полчаса ищет Тошку по всему лагерю! — понес его обратно к хозяйке; раздосадованный Тошка ворчал, но не вырывался.

Вика провожала глазами стройную фигуру красавца зоолога, зачарованно следя за его движениями; через несколько минут он вернулся и уселся рядом с ней прямо на землю. Я облегченно вздохнула. Когда ты сама счастлива, хочется, чтобы всем вокруг было так же хорошо.

Дима взял в руки гитару, и над притихшей Красной площадью поплыли звуки старой пиратской песни:

Был случай однажды такой

На шхуне «Святая Мария»,

Где я простым матросом

Плавал тогда впервые.

Корабль наш стоял на рейде,

Под сенью тропической ночи,

Команда сошла на берег,

Хотел бы сойти я очень.

Песня с довольно сложной мелодией, но кое-кто ее подхватил, и я тоже, несмотря на почти полное отсутствие слуха. Но эту песню я знала, и знала про нее то, что было неизвестно, пожалуй, никому из присутствовавших, считавших ее плодом народного творчества. На самом деле ее когда-то, в давно прошедшие времена, написали на Белом море Рахманов и Лапин — тогда еще студенты-биологи; мне об этом рассказала Ванда.

Вдруг тишину ночную

Разрезал протяжный крик,

И в нашу лагуну на всех парусах.

Ворвался пиратский бриг.

В эту минуту я понял,

И волосы дыбом встали,

Что это тот самый корабль,

От которого мы бежали…

Звуки гитары, слегка охрипшие голоса, легкое потрескивание горящего хвороста, языки пламени, выбрасывавшие высоко вверх внезапно вспыхивающие и тут же гаснущие искры, — все это так гармонировало с моим настроением. Я, откинув голову, смотрела в бесконечное звездное пространство, пусть не тропическое («Южный Крест там сияет вдали», — негромко пел стройный хор следующую песню), но все равно южное…

Звездочка упала, и я не успела бы загадать желание, если бы оно не было у меня уже наготове, — заветная мысль промелькнула у меня в голове в то же самое мгновение, за которое яркая вспышка чиркнула по небосклону и исчезла.

После этого я уже не следила больше за небом, не обращала внимания ни на кого вокруг. Мы с Алексом пили пиво из одной кружки и тихо переговаривались; он спросил меня, долго ли я пробуду в Ашуко. Я ответила, что мне надо уезжать в самом конце июля. Но, как выяснилось, его командировка кончалась еще раньше; мы оба посерьезнели, когда осознали, что в запасе у нас всего недели две; он крепко сжал мне руку. Я поняла, что мы оба думаем об одном и том же. У нас так мало времени! Но торопиться мы оба не хотели.

В тот вечер, провожая меня до моего домика, Алекс в первый раз меня поцеловал, прежде чем пожелать доброй ночи.

Наутро я встала против обыкновения рано и пошла на море, чтобы поплавать всласть до завтрака. На пляже, как всегда в это время, никого не было — биологи в большинстве своем поздние пташки. Никого, кроме Алекса. Он стоял у кромки воды и глядел куда-то вдаль; его силуэт четко вырисовывался на фоне серебристо-голубой глади — ни рябинки сегодня не было на ее поверхности.

«Писаный красавец?» — подумала я. Нет, конечно. Он высок и плечист, но для мистера Вселенной его широкие плечи чересчур покаты, а бедра, пожалуй, широковаты. Давно нестриженные светлые волосы, еще больше выгоревшие на солнце, и голубые глаза составляли особенный его шарм, но круглое лицо с курносым, типично русским носом не было красиво в общепринятом смысле слова. Впрочем, таков, как он есть, он меня более чем устраивает.

Алекс спиной почувствовал мое присутствие и обернулся; на лице его появилась радостная улыбка, так гармонировавшая с его большим ртом и широкими скулами. Я подошла к нему; мы молча взялись за руки и вошли в море.

Теплая вода гладила кожу, ласкала тело, и мы медленно заходили все дальше и дальше, но очарование этого постепенного погружения было вдруг нарушено: когда вода дошла мне до пояса, я оступилась и упала, увлекая за собой Алекса и подняв тучу брызг. Захохотав, мы поплыли; мы плыли лениво, высоко задрав головы, чтобы случайная волна нас не захлестнула и ничто не мешало нам разговаривать.

О чем мы говорили? У меня прекрасная память, но я не могу вспомнить слов. Я помню только ощущения — мое невесомое тело скользит по самой поверхности воды, лучи солнца гладят кожу прямо через теплую прозрачную воду, и рядом — его белая голова, причем светлые волосы, намокнув, кажутся не темнее, а еще светлее.

Мы плывем и разговариваем, и мне кажется, что нет ничего, кроме этого момента, нет ни прошлого, ни будущего, есть только море, ощущение радости — и Алекс.

Но, очевидно, этот момент здорово растянулся, потому что когда Алекс осторожно спросил меня, не пора ли возвращаться, и я остановилась и поглядела на берег, то с удивлением увидела, что его почти не видно. Пропал из вида не только пляж, но и весь лагерь; недокрашенный Любой забор исчез, и только здание ангара в поле зрения выглядело как крошечный игрушечный домик с двускатной крышей, но без окон. Только по этому временному Витиному пристанищу можно было заподозрить, что на берегу что-то есть, — вся территория лагеря смотрелась с этой точки зеленой полосой, над которой возвышались горы, чьи поросшие темной зеленью склоны контрастно выделялись на фоне глубокого голубого цвета неба.