Сезон любви на Дельфиньем озере - [17]

Как выяснилось, я ошибалась. Он, получив свою порцию крепчайшего кофе, куда положил огромное количество сахара, затеял было с Викой ученую беседу — о том, как в гипнозе преломляется бессознательное психическое, — и вдруг прыснул. Потом он попытался придать своей физиономии серьезную мину, но не тут-то было! Он не смог справиться со смешинкой и, продолжая умный разговор, периодически хихикал, пока не бросил всякие претензии на серьезность и не закатился в гомерическом хохоте. Я, надо сказать, была удивлена его поведением — это как-то не соответствовало моему представлению о нем; только позже я выяснила, что Славик при всем его уме и учености отличался необыкновенно тонким чувством юмора.

Я шила.

Наконец, дошив до конца, я с торжеством протянула Диме готовое полотнище. Он внимательно осмотрел его со всех сторон и сказал:

— Прекрасно. А теперь шей здесь. — И длинным, слишком изящным для мужчины указательным пальцем, правда, с обломанным ногтем, отметил: отсюда и досюда. Витя только кивнул, подтверждая его слова; на лице его блуждала улыбка — впрочем, он всегда улыбался.

Я снова принялась шить, закусив губу.

С кухни пришла Ника и поинтересовалась, когда мастера придут к ним, они ведь обещали, закончив с моим окном, перейти в их хатку.

Витя только хитро улыбнулся, а Дима обрадовался ее появлению:

— Прекрасно! У тебя есть полиэтилен?

— У Вики есть занавес для ванны…

— Тащи его сюда!

Недоумевающая Ника поднялась и через минуту появилась снова с полупрозрачной нежно-розовой пленкой в руках:

— Вот, пожалуйста…

— Принесла? Умница! А теперь отдай его Тане.

— А как же наше окошко?

— Не беспокойся, все в свое время, сначала закончим с домиком Татьяны.

Ника уселась и с недовольным и даже ревнивым видом принялась следить за тем, как я по указанию Димы пришиваю сложенный уже втрое полиэтилен к ее занавесу, но потом лицо ее прояснилось, губы заулыбались, и она тоже принялась хихикать, что совершенно не шло такой красавице, как она.

Я шила, не поднимая головы и протыкая полиэтилен иголкой с такой силой, с какой наши далекие предки вонзали копье в ненавистного врага. Я страстно хотела, чтобы это все побыстрее закончилось, и чтобы через окно в домик не проникала бы сырость.

В хатку уже набилось полным-полно народу. Кроме поварих и Славика к нам заглянули еще студенты Вадик и Игорь и лаборант Саша Ивановский — его прозвали на биостанции Саша-толстый в отличие от Саши-тощего, в миру Алешкина, студента-дипломника биофака. Все они входили сначала очень робко — очевидно, их привлекал доносившийся изнутри смех, но когда Ника с Викой ласково приглашали их выпить с нами чаю (хозяйственная Ника убрала к тому времени кофе как слишком большой дефицит), они охотно соглашались и рассаживались, когда на кроватях мест уже больше не осталось, кое-кто уселся прямо на полу.

Я все шила, с ужасом ожидая того момента, когда я перекушу последнюю нитку. Но ничто на этой земле не бесконечно, и эта минута наконец настала. Все замерли, на многих лицах отразилось напряжение, с которым они пытались сохранить серьезную мину, кое у кого на глазах стояли слезы; только Дима был абсолютно, непроницаемо серьезен, а Витя все так же улыбался. Я протянула готовую работу Диме; он повертел плод моего труда в руках и поднес его к раме — и до меня только теперь дошло, что многократно сложенной и прошитой со всех сторон пленки не хватает даже на то, чтобы затянуть форточку!

Народ взвыл от восторга, Славик от хохота согнулся в три погибели и схватился за живот; мне ничего не оставалось, как засмеяться тоже, хотя, как мне кажется, в моем смехе не хватало искренности. Я сама в свои хорошие минуты не против того, чтобы подшутить над окружающими, но так меня еще никто не разыгрывал!

В глубине души я готова была убить Димку.

Так для меня в том году начался новый этап жизни в Ашуко — веселый, беззаботный и радостный настолько, что иногда казалось, что все мы изо всех сил пытаемся забыть о трагедии. Но тем не менее веселились мы от души — так же, как и работали с нашими зверями.

На следующее утро Витя пришел в одиночестве со стеклами и стеклорезом и за полчаса вставил их в оконные рамы — и в моей хатке, и у Вики с Никой.

4. АСЯ, ДАША И ДРУГИЕ ЗВЕРИ

Через два дня погода улучшилась. Дождь прекратился, очень быстро настала настоящая жара, теплый ветер дул уже с моря, но к берегу подошло холодное течение, и долго находиться в воде было невозможно. Это было довольно-таки неудобно, потому что начиналась подготовительная стадия эксперимента, которая требовала длительного пребывания в воде рядом с дельфином. Я надевала костюм для подводного плавания, но это был не выход — он все равно сковывал движения, а я люблю чувствовать себя в воде свободно.

Наверное, в прошлой своей жизни я была дельфином, настолько я люблю плавать, и особенно плавать в море, в соленой воде, а не в реках и не в бассейнах (после моей спортивной карьеры у меня к ним отвращение, я просто не выношу запах хлорки).

Я люблю море в любую погоду — и гладкое во время штиля, когда поверхность его похожа на голубоватое зеркало; и тогда, когда ветерок поднимает легкое волнение и все оно до самого горизонта кажется подернутым легкой рябью; и тогда, когда волны в белой пене с шумом разбиваются о берег и ты покачиваешься на них, заплыв подальше от кромки прибоя, и, конечно, во время шторма. Во время шторма я люблю море больше всего. Мне доставляет огромное удовольствие и бороться с могучими валами, и подстраиваться под них — так, чтобы они сами несли меня к берегу, когда мне кажется, что настало время вылезать. Как мне нравится оседлать такую волну и, часто-часто взмахивая руками, мчаться на ней верхом, а соскользнув с нее, расслабиться — до следующей волны! Я не боюсь штормового моря, как не боюсь моря вообще — на глубине я ощущаю себя в полной безопасности, и мне кажется, что со мной здесь никогда ничего не случится. Хотя несколько раз я попадала в сильные течения, которые направлялись куда-то к берегам Турции, и мне потребовалось напряжение всех сил, чтобы выгрести назад, я всегда была уверена, что все окончится благополучно. Но море — это моя стихия, и мне, очевидно, суждено быть повешенной, но никак не найти свой конец в воде.