Сезон долгов - [8]

– Феликс, говори правду! Во что еще ты ввязался?

– Да ни во что, клянусь тебе. Ну так, пальнул пару раз в воздух, чтобы внимание к себе не привлекать. А что ты хотел, чтобы я демонстративно не стал стрелять в представителей власти и выдал себя? Или объявил бы себя толстовцем, не желающим осквернять руки оружием? Мне вряд ли поверили бы. А так, в общей суматохе никто не обратил внимания, прицельно я стреляю или нет. Правда, тут меня и ранили...

– Доктор сказал, что рана не очень серьезная, сквозная.

– Да я нисколько не беспокоюсь из-за раны. Пустяк, царапина. Завтра же встану на ноги. Слава Богу, что не убили.

– Да, повезло. Команды сторожевых кораблей обычно неплохо стреляют.

– Но ведь меня уже потом хотели добить. Когда мы сошли на берег и отправились в логово контрабандистов...

– Куда-куда отправились? В логово? Феликс, ты мог бы написать авантюрный роман о своих приключениях. Так и назови: «В логове контрабандистов: Воспоминания князя R. о пережитых им приключениях». Бешеный успех гарантирован.

– Сейчас, конечно, об этом можно и пошутить. А тогда мне было не до смеха. На берегу, да еще при свете, меня очень быстро разоблачили как самозванца... И ты знаешь, кто меня спас?

– Прекрасная атаманша шайки контрабандистов? Ты умеешь внушать женщинам сильную страсть, достаточно вспомнить, что творится с мадемуазель Старынкевич...

– Митя, ради Бога, хоть сейчас не напоминай мне о мадемуазель Старынкевич! Будь снисходителен к болящим и страждущим! Кстати, среди контрабандистов и вправду была одна девушка, но по-моему, она вовсе не атаманша и в море с ними не ходит, ждет на берегу. Это она сделала мне повязку на рану. Но я отвлекся. Вернемся к моему чудесному спасению. Если бы не оно, никакие повязки были бы мне не нужны. Я бы уже давно плавал в море со вспоротым животом, представляя собой титулованный корм для рыб. Так вот... Я встретил там Алексея Заплатина. Помнишь такого?

– Заплатина? Честно говоря, как-то не могу вспомнить, – замялся Колычев.

– Ну Митя! Такой высокий, световолосый парнишка с нашего курса, он еще сильно сутулился и носил пенсне, за что его поддразнивали... А без пенсне у него было лицо настоящего аскета с вечно горящим близоруким взглядом. Вспомни, в девяносто девятом году была всеобщая студенческая забастовка в знак солидарности с киевскими студентами, отданными из-за политики в солдаты. Весь университет бурлил. А этот Заплатин был председателем забастовочного комитета.

– А, ну конечно, председателя забастовочного комитета я помню. Мне тогда довелось с ним схлестнуться. Верно, его звали Алексей Заплатин. Такой белобрысый, остроносенький и вечно злой тип, крайне неприятный на мой вкус. Его тогда, помнится, исключили из университета.

– Да-да. Он профессионально занялся политикой и через несколько лет угодил в ссылку, где следы его и затерялись. Так вот, Заплатин, оказывается, в конце 1905 года попал под амнистию после Октябрьского манифеста, вернулся из ссылки и живет теперь здесь. Знаешь, политическим даже после амнистии запрещено проживать в столицах и в крупных городах, Заплатин не знал, куда податься, и приехал в наш городок к сводному брату, он таможенный чиновник. Может быть, и брат замешан в дела с контрабандой и связан с контрабандистами, но Алексей – прямо свой человек у них, чуть ли не атаман. Такое странное стечение обстоятельств...

– Да какое там стечение? – фыркнул Колычев. – Ну встретил бывшего однокурсника, дело обычное.

– Митя, ты не понимаешь, – перебил его Феликс. – Мы с Заплатиным не в первый раз в жизни пересекаемся. Я после университета какое-то время служил помощником у адвоката Глазовского, пока не получил тетушкино наследство. Наши дальние родственники похлопотали перед Глазовским, чтобы он меня взял в свою контору, и он согласился вроде бы как из милости. Предоставил кусок хлеба нуждающемуся молодому человеку из хорошей семьи. Благодетель! Ну и был я у него в конторе вроде мальчика на побегушках, одна слава, что помощник присяжного поверенного. А Заплатин, как я говорил, после исключения из университета занялся политикой и был тогда уже довольно известным социалистом. И вот, представь себе, к Глазовскому обращаются представители оппозиции с просьбой защищать на политическом процессе видного борца с самодержавием Алексея Заплатина. Адвокат закрутился – и отказать неловко, ведь он, как популярный защитник, рекламирует везде свои левые убеждения, это модно, но и согласиться трудно – процесс обещает быть громким, можно подмочить репутацию в глазах властей. Ну он и решился дело вроде бы взять, но спихнуть всю подготовку на меня с тайным условием, что в последний момент он скажется больным и выступать на процессе тоже придется мне. А я до того ни разу не выступал в судах самостоятельно, только бумаги к процессам готовил, так что опыта никакого... Заплатин был уверен, что я нарочно провалил процесс и не добился его оправдания. Он не понимал, что я сделал все, что в моих силах – вместо пяти лет каторги он получил только три года ссылки, да и то вскоре попал под амнистию. Но Алексею казалось, что я мог спасти его от ссылки, но совершенно сознательно туда законопатил. Он просто возненавидел меня.