Сезам, закройся! - [48]

Он зубами ухватил полковника за рукав и потащил его к лифтам. Лестниц на подземных этажах не было. Отключив лифт, можно было мгновенно отрезать подвальные помещения от любого доступа.

– Солнце, воздух и зеленая трава – это такая роскошь, – сказала Лариса вслух. – Мы этого не замечаем: воздухом дышим, траву топчем, от солнца прячемся, но, когда посидишь вот так в тесной, темной, мокрой камере, начинаешь больше ценить простые человеческие радости.

Вода доходила ей уже до бедер. Девушка щелкнула зажигалкой. Мозгоеды панически барахтались и лезли друг на друга.

– К сожалению, даже если один из вас останется в живых, то будет существовать риск передачи измененных генов нормальным муравьям, – сказала Ильина, – и тогда людей ждут большие неприятности. Лучше я бы в свое время руки себе отрезала, чем создавать этих мелких мерзавцев, – вздохнула она.

Впрочем, было поздно. Все, что могла, Лариса уже сделала.

«Еще полчаса, и меня зальет с головой, – подумала девушка, – и я останусь тут навечно. Это мой склеп».

– Зато у Маргариты Утюговой – вечная жизнь! – засмеялась она. – В обличье немощной старушки. Неужели она думает, что это равноценный обмен? У Брэдбери был рассказ о старушке, которая обменяла весь остаток своей жизни на один день молодости. А Рита поступила наоборот. И ладно бы она была богатой престарелой дамой. Так нет – она всего лишь вахтерша! Неужели она именно об этом и мечтала?

Стоять в холодной воде было все труднее. Лариса совсем не чувствовала своих ног.

«Утопиться, что ли, самостоятельно? – подумала она. – Не ждать, когда это произойдет?»

Но нырять в ледяную воду с головой ей не хотелось. Как ни старалась Ильина убедить себя в том, что никакой надежды нет, все равно в ее душе теплилась искра оптимизма.

Дверь потряс второй удар, потом послышались беспорядочные выстрелы, и наступила тишина. Несколько секунд люди, сидевшие в приемной, находились в ступоре. Затем Гришин вскочил, выхватил из рук Сони пистолет и выглянул в коридор. Он едва успел нырнуть назад в дверной проем перед тем, как грызун прыгнул в третий раз. Гришин быстро закрыл толстые тяжелые двери на задвижку.

– Оба охранника мертвы, – сказал Алексей. – Их атаковали сразу с нескольких сторон. В коридоре не меньше десятка крыс.

Марина Яковлевна вдруг упала на пол и забилась в истерике.

– Мы все умрем, все! – закричала она, срываясь на визг. – И зачем я пошла сюда работать! Это все ты виноват, Гитлер мелкий! Ты, ты на самом деле тут главный урод, а не мы!

Она схватила вазу и с силой швырнула ее в профессора. Осколки стекла брызнули во все стороны. Утюгов тяжело сел в кресло. Его лицо было больным и усталым.

– Ты заблуждаешься, – сказал он, – я тут не главный урод. Я такая же жертва, как вы все.

Несмотря на тяжелую ситуацию, многие фыркнули.

– А как вы в карцер, Валентин Эмильевич, людей сажали, помните? – не унималась инспекторша отдела кадров.

– А как вы, Марина Яковлевна, приводили мне ничего не подозревающих новичков, зная, что у них будут неприятности? – ответил директор вопросом на вопрос. – Так что не надо себя оправдывать, Мариночка.

– Он прав, – сказал Коршунов. – Мы все виноваты. Наш профессор заболел звездной болезнью и возомнил себя вершителем судеб человечества, а мы его не остановили.

– Валентин Эмильевич, – сказала Пчелкина, – я тут единственная, кто получил от генной инженерии что-то полезное. Я обрела красоту. Но сейчас я прошу вас – отдайте оставшимся в живых кровавый обмылок! Пусть они станут нормальными людьми. И тогда я со спокойной совестью пойду отвлекать крыс, пока вы будете уходить через вторую дверь в кабинете.

В приемной повисла гнетущая тишина.

– У меня нет обмылка, – тихо ответил Утюгов. – Вы даже не представляете, как он нужен мне самому!

Соня засмеялась.

– Валентин Эмильевич, – сказала секретарша, – я ведь его видела, этот обмылок. Только никак не могу вспомнить где. Это было после какого-то праздника, и я была не совсем трезвой. Обмылок помню четко, а где видела его – нет. Но я обязательно вспомню.

– А я и не говорил, что его не существует, – сказал профессор. – Я только утверждал, что у меня его нет.

– Так у кого же он?

Повисла длинная пауза. Директор молчал.

– Ладно, – вдруг сказала престарелая вахтерша, – раз мой отец молчит, тогда я скажу. Обмылок у Гришина. Но он никому его не отдаст. Ни за что! Потому что обмылок дает ему власть над всеми нами и большие деньги. Вы не представляете, как я хочу снова стать молодой и красивой! Когда я согласилась на эксперимент, то думала, что иметь впереди вечность – это очень здорово. Оказалось, что это не так. Кровавый обмылок вернул бы нас в нормальное состояние. Отец почти мгновенно умер бы от старости, а я опять бы стала молодой. Но для этого нужен кровавый обмылок, который Гришин нам ни за что не отдаст.

Слова Маргариты Утюговой произвели в приемной эффект разорвавшейся бомбы. Все стояли, открыв рты, и слушали Риту в немом изумлении. И только на нервном лице Марины Яковлевны появилось выражение крайнего скептицизма.

– А что же он сам живет с ногами-лыжами? – спросила она, указав на нижние конечности мужчины. – Если у него есть обмылок, то и с телом должно быть все в порядке.