Сеятель бурь - [2]

Я, щелкнув каблуками, послушно последовал. Пожалуй, немного было в моей жизни приказов, которые я выполнил бы с такой охотой.

– Проклятие! – в сердцах проговорил я, открывая дверцу расселовского «ягуара».

– Вечер не удался, – констатировал герцог Бедфордский, поворачивая ключ зажигания в замке.

– Пожалуй, – согласился я. – Вино итонского братства безнадежно прокисло. А тут еще этот Стрикленд со своим предком.

– Забудь, – отмахнулся Рассел, – он всегда носится со своим незабвенным предком. А о чем, по-твоему, ему рассказывать? О баталиях в Палате Общин по поводу утряски бюджета на следующий год? А ты, если бы захотел, мог бы поведать этой публике, как был рыцарем Круглого Стола, флигель-адъютантом Екатерины Великой, личным другом Уолтера Рейли и по совместительству королем Франции. – XXIII герцог Бедфордский просигналил фарами, требуя открыть ворота. – А твои похождения с Наполеоном? Да ни Стрикленду, ни Роберту Монтегю с его «Беллерофонтом» такое даже не снилось.

Я невольно усмехнулся: мне эти похождения тоже не снились.

ГЛАВА 1

Все возвратится на круги свои,

Только вращаются круги сии.

Андрей Вознесенский

Редкий человек в наше время может с полной ответственностью сказать: «В гробу я видал Вильгельма Завоевателя!» Я могу. А еще я могу описать, как благодаря неосторожно оброненной фразе моего закадычного друга и напарника Сергея Лисиченко по прозвищу Лис в битве при Гастингсе король Гарольд стравил между собой нормандский десант с датскими захватчиками, и лишь когда столкнувшиеся в тумане армии вволю изрубили друг друга, ударил по ним свежим войском.

Впрочем, эту информацию, пока доступную немногим, я с возможной скрупулезностью изложил в отчете и теперь, идя по коридору в кабинет Отпрыска, искренне недоумевал, что могло вызвать столь острый приступ начальственного интереса. Я прикинул дистанцию, отделяющую меня от двери, за которой хранились консервированные громы и замороженные молнии, и снял с пояса старенький «Нокиа». Что и говорить, прибор закрытой связи – вещь куда более совершенная и удобная в обращении, но почему-то в нашем мире Льежская конвенция запрещает его использование. Приходится обходиться банальными мобилками, что, согласитесь, почти возвращение в каменный век. Голос Лиса в трубке звучал, как всегда, энергично и напористо:

– Капитан, шо опять случилось на этом черно-белом свете?

– Пока ничего, – честно признался я. – Просто его премудрое высочество Готлиб фон Гогенцоллерн потребовал меня пред свои ясны очи, а никаких иных причин для столь несвоевременного интереса, кроме наших с тобой отчетов, я лично не вижу.

– Да ну, расслабься! – обнадежил меня Сергей. – Может, его осенило или уж там озеленило, кто его знает, и он наконец дотумкал, какие мы классные парни. Решил сесть с нами вечерком, выпить, закусить, чтоб все по-людски, мол, заблуждался, был не прав, пелена с глаз обвалилась, узрел и прозрел! В общем, типичное осложнение после гриппа.

– Тогда бы он вызвал нас обоих.

– А, это ж другое дело! Я догадался об его коварном плане! Он выяснил, шо у меня скоро день рождения, буквально месяца через три, и решил сделать маленький, но душевный презент. Ну а так как странную жидкость для керосинок, шо вы именуете уиски, я не употребляю, поскольку не керосинка, то он хочет по буквам записать название благородного напитка, с которого Рассел вчера так насвинячился. Ты уж не подведи – самогон пишется через «о», в смысле «са-мо-гон». – Из трубки в моей руке послышался сдавленное «гы-гы».

– Лис, прекрати, – поморщился я и, рефлекторно оглянувшись на дверь, перешел на шепот. – Лучше скажи, ты в отчете о карте сокровищ острова Авалон, часом, не упомянул?

– Сэр рыцарь! – деланно возмутился Лис. – Я что-то не вдуплил, шо за немытые намеки? Неужто ты считаешь, что духовное прозрение и, опять же, замечательный пейзаж плюс физическая работа на свежем воздухе не стоят тех двух-трех золотых монет, которые я, заметь, для блага дела, получил с одного меркантильного герцога?

– Скажи лучше, трех тысяч.

– Да ну, не придирайся к цифрам! Что я, бухгалтер, что ли? – с укором отозвался Лис. – Темно там было, может, герцог и обсчитался чуток. Сам вон казенную безлимитку палишь – и ничего. Смело гляди в глаза начальству, запамятовал я об этом, с позволения сказать, незначительном эпизоде, когда отчет писал. Всякую глупость в голове носить – она ни в какой шлемак не влезет!

– Спасибо, успокоил, – облегченно вздохнул я.

– Да чуть шо – обращайся, – послышалось из трубки, и связь отключилась.

Итак, с этой стороны опасность, кажется, не грозила. Больше суровым плакальщикам из службы этического надзора придраться, кажется, было не к чему. Вернув телефон на прежнее место, я глубже вдохнул и решительно открыл обитую кожей дверь.

Кабинет Отпрыска мог служить небольшим музеем, когда бы вдруг Институт открыли для посещений любознательной публики. Я покосился на золотую, с перегородчатыми эмалями, фибулу [4] в аккуратном застекленном ящике на каминной полке. Совсем недавно этот дар византийского императора Константина Мономаха украшал мой пурпурный шелковый плащ. Теперь же ему была уготована роль экспоната в коллекции ученого светила, воссиявшего над нашим беспокойным отделом.