Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - [92]

Во всяком случае, тот красный шелковый костюм отличался довольно разумным покроем, но был пошит из какой-то охеренно-крезанутой ткани. Ужасно смешно, просто супер. Кенни мне очень нравился, однако я слышал, что он уже много лет сидит в тюрьме. Но у нас есть терпение.

Ведущим «Жюри музыкального автомата» в то время был Ноэль Эдмондс[232] – мистер Снисходительность, подобострастный до кончиков ногтей, человек, из которого так и перла угодливость. То, что он творил, – низкопробное жульничество.

В жюри на той неделе была Джоан Коллинз – вообще-то кто она такая, чтобы рассказывать вам, что есть что в музыке? Кроме того, рядом со мной сидела Элейн Пейдж, с которой я, как ни странно, отлично поладил. Такие люди, как она, мне не враги, а вот претенциозные поп-дивы – да. Элейн поет в мюзиклах. С ней было очень весело. Она мне сказала: «Ты такой забавный, но ты прав!» Обожаю эту фразу. Элейн поняла, что там, откуда я вышел, люди реально относились весело ко всему этому, а не рассуждали с постными рожами о легкомыслии в поп-музыке.

Нужно было держать в руках маленький диск, с одной стороны которого была надпись «Хит!», а с другой – «Промах!», и показывать его нужной стороной после каждой песни, которую они нам ставили. Один раз я просто держал этот диск ребром – это не хит, но и не промах, есть как есть. А еще этот чертов тупой ведущий с бородкой очень ждал, что мне понравится одна пластинка, потому что она была выпущена моими мнимыми коллегами-панками, – какая-то вещь Siouxsie and the Banshees. «Ну уж нет, так не пойдет, я вам не штамп, я не собираюсь послушно следовать уготованной мне роли и делать то, чего от меня ждут, только потому, что они этого захотели. Я выражу свои истинные чувства, желаете вы того или нет». Мне кажется, это то, ради чего меня пригласили на шоу, и вы получили честный ответ.

В конце шоу предполагалось, что ты пожмешь всем руки и помашешь ладошкой на камеру – все это было заранее подготовлено. «Нет! Это фальшь, это вселенная Джоан Коллинз, а не моя». Я не стал обмениваться любезностями. Я сам себя подверг остракизму и покинул студию. Возможно, иногда я немного перегибаю палку, не соблюдая нормы, однако медленно, но верно это приносит свои плоды – после этого выпуска «Жюри музыкального автомата» вновь убрали на полку[233]. Хорошая работа, Джон!

Возможно, поэтому не было ничего удивительного в том, что следующий сингл Public Image Ltd «Memories»[234] в коммерческом плане не особо преуспел. Сама песня прыгает взад-вперед от одной текстуры звука к другой, как нам показалось, очень пронзительным образом – от ломкого звучания к теплому. Мне очень нравилась эта песня, но это не был хит, потому что «Memories» длится почти пять минут, и мы знали, что из-за этого композиция не попадет в эфир. Мы с Китом пришли к единодушному согласию по поводу песни: ни один из нас не знал, где ее сократить или что именно вырезать, да и какой в этом был бы смысл? Именно длина «Memories» передавала истинные эмоции. Нельзя убрать последнюю главу детективного романа только потому, что в нем прибавилось лишних двадцать пять страниц. Но тем не менее реальность такова, что это выкидывает вас с радийных плейлистов. Что, честно говоря, никогда не было для меня проблемой.

Треки становились длиннее, и это было вполне естественно: «Нет никакого смысла останавливаться, у нас еще не закончились идеи». Мы вовсе не затевали крупномасштабного аналитического исследования из серии: «О, я думаю, что мы должны сделать десятиминутную композицию!»

«Альбатрос», рассказ о трусости Малкольма, длится именно столько, хотя бы потому, что это все, что мы могли вместить в запись. Он заслужил такую длину. Ты позволяешь песне диктовать темп и время вместо того, чтобы пытаться овладеть ею, полностью взять под контроль и вылизать до ноты. Я нахожу такой подход удушающим, оскверняющим.

Это противно тому, каким образом, по моему мнению, человек физически и умственно работает. Когда мы садимся, чтобы расслабиться, или взволновать себя, и/или что-то еще, мы используем музыку в большей степени как фон для наших собственных бессвязных мыслей. Мы же даем вам нечто, подо что можно поработать, где вам не надо сосредоточиваться на отсчитывании ритма или думать, какие здесь танцевальные шаги. Это, скорее, пища для размышлений. Каждый раз, когда вы ставите что-то подобное, песня звучит иначе, вы как бы подходите к ней под другим углом, и вы не пойманы в ловушку отточенного совершенства.

Мне очень нравилась зона звукозаписи в Маноре. Как только я попадал туда и преодолевал все свои страхи и фобии, я мог работать там часами. Что бы мы ни делали, мы расходились по разным секциям, и у каждого человека было свое время, чтобы разобраться в себе, поработать в одиночку, а затем объединить усилия. Это было интересно. Вы входили в студию и слышали, как кто-то что-то пробует, или возится, или репетирует самостоятельно.

Что касается меня, то я не мог заставить себя засесть за все это, пока не наступала поздняя ночь. Все остальные чувствовали примерно то же самое, потому что на улице светило солнце, и это было очаровательное старинное поместье вроде замка, со многими акрами полей, чтобы по ним бегать, и всякими штуками, чтобы их исследовать, а еще – с дорожкой до паба длиной в три мили, и это очень весело. И старая каменная кладка, и игра в «лорда поместья», и вся эта еда и питье – я имею в виду, что ты ничего не мог с собой поделать.