Севильский слепец - [23]

.[22] Стоявшая на платформе Дева Мария, строгая под своим белоснежным кружевным покровом, сверкала в ярких лучах солнца, а сладкий дым из курительниц расползался по улице, внедряясь в мозги и легкие, так что становилось трудно дышать. Следовавший за платформой оркестр оглашал воздух гнетущим барабанным боем.

Вперед протискивались особо ретивые. Тень paso[23] легла на их благоговейные лица, когда прямо над ними возвысилась фигура Богородицы, качавшаяся из стороны в сторону в такт шагам costaleros. Вдруг раздались оглушительные отчаянные рыдания труб. Этот резкий звук, зажатый в узком коридоре улочки, отдался у Фалькона в груди и, казалось, разворотил ее. Толпа обомлела от торжественности момента, от слез Богоматери и от религиозного восторга… и тут Фалькон почувствовал, как кровь отливает у него от головы.

6

Вторник, 12 апреля 2001 года,

улица Ботерос, Севилья

Процессия повернула. Полный сострадания взгляд Пресвятой Девы обратился на других. Сзади перестали напирать. Последний вскрик труб эхом отразился от балконов. Барабанный бой смолк. В наступившей тишине costaleros сняли с плеч платформу. Толпа наградила аплодисментами их манипуляции. Nazarenos[24] в остроконечных колпаках поставили на землю кресты и опустили свечи. Фалькон ухватился за спинку инвалидной коляски, в которой сидела какая-то старушка, и уперся ладонью в колено. Старушка замахала одному из nazarenos, приподнявшему край капюшона. Он улыбнулся, и стало ясно, что это обычный человек, ничуть не более зловещий, чем бухгалтер в очках.

Фалькон ослабил узел галстука и отер холодный пот с лица. Он выбрался из толпы и, пошатываясь, прошел сквозь строй nazarenos. Люди на противоположной стороне улицы расступились перед ним. Отыскав свободное местечко, он согнулся так, что голова оказалась на уровне колен, и кровь освежающей волной опять прихлынула к мозгу.

«С утра ничего не ел, вот и результат», — промелькнула у него мысль, но он тут же понял, что дело вовсе не в этом. Он оглянулся на paso. Богородица смотрела в противоположную сторону, совершенно к нему безразличная. Однако дело было именно в этом… именно в ней. На какое-то мгновение, на какую-то долю секунды она вошла в него, вытеснив его собой. У него возникло смутное ощущение, что такое с ним уже случалось, но он не мог припомнить, где и когда. По-видимому, очень-очень давно.

Фалькон нашел офис над рестораном Хименеса, забрал распечатку и выпил стакан воды, после чего ретировался из старого города, обходя стороной все процессии. Он покатил через реку прямиком к площади Кубы, голодный и опустошенный. Купив bocadillo de chorizo[25] в баре на проспекте Республики Аргентины, он проглотил его, почти не жуя, так что у него в пищеводе встал ком, давящий, как боль утраты, и это было странно, потому что он никого не терял с тех пор, как два года назад умер его отец.

Полицейское управление находилось на пересечении улиц Бласа Инфанте и Лопеса де Гомары. Он припарковался позади здания и поднялся по двум коротким лестничным пролетам в свой кабинет с видом на выстроившиеся стройными рядами автомобили. Кабинет был обставлен по-спартански, абсолютно безлико. Там стояли два стула, металлический стол и несколько серых картотечных шкафов. Освещал рабочее пространство неоновый потолочный светильник. Фалькон не любил, чтобы что-то отвлекало его от дел.

Его дожидались тридцать восемь сообщений, пять из которых были от его непосредственного шефа — начальника бригады уголовной полиции комиссара Андреса Лобо, который, конечно, действовал под давлением своего босса, комиссара Фирмина Леона, о чьих связях с Раулем Хименесом Фалькон узнал, разглядывая фотографии. Он направился прямо в комнату для допросов, где Рамирес нависал над Базилио Лусеной с занесенным словно для удара кулаком. Фалькон вызвал Рамиреса в коридор, кратко изложил ему стратегию допроса девицы и велел прислать к нему Переса. Потом зашел к Лусене, который метнул на него быстрый взгляд и продолжил записывать свои показания.

— Ваш циничный ответ инспектору Рамиресу… — начал Фалькон, до сих пор находившийся под впечатлением той омерзительной сцены.

— Любой студент вам скажет, что идиот действует на преподавателя как красная тряпка на быка.

— И это единственное объяснение?

— Удивляюсь, что вас это волнует, старший инспектор.

Фалькон и сам на себя удивлялся, понимая, что может выглядеть глупо.

— Сомневаюсь, чтобы моя мать была когда-нибудь так же хороша в постели, как Консуэло, если это то, что вам хотелось узнать, — сказал Лусена.

— Парадоксальный вы человек, сеньор Лусена.

— В парадоксальный век, — откликнулся Лусена, ткнув ручкой в сторону Фалькона.

— Как долго вы встречались с сеньорой Хименес?

— Около года, — ответил он. — И за все время нашего знакомства я впервые посетил Эдифисьо-дель-Пресиденте… Такое уж мое везение.

— А Марсиано Руис?

— Вы любопытны как инспектор, не так ли? — сказал он. — Мной легко овладевает скука, дон Хавьер. Мы с Марсиано встречаемся, когда мне все осточертевает.

Вошел Перес, доложил Фалькону, в какой комнате находится проститутка, и остался с Лусеной.

Девушка сидела у стола и курила, играя, как кубиками, двумя пачками «Фортуны». Волосы у нее были подстрижены неровно, словно она корнала их сама и без зеркала. Она смотрела на находившийся прямо перед ней тусклый экран выключенного телевизора — глаза в синем ореоле теней, губы пунцовые. На спинке свободного стула висел светлый парик. Девушка была в клетчатой мини-юбке, белой блузке и черных сапожках. Миниатюрное телосложение делало ее похожей на школьницу, но порок, которого она насмотрелась за свои длительные прогулы занятий, застыл в ее темно-карих глазах.