Северный ветер - [20]

Вместо бархатной куртки и белоснежной сорочки на нем теперь простой поношенный пиджачок, а под ним грубая вязаная фуфайка с двумя рядами пуговиц. Этот вынужденный нищенский наряд угнетает его больше, чем нелепая жизнь здесь, в страхе и тревоге. Некогда холеная эспаньолка отросла и топорщится. Волнистые волосы по-мужицки слиплись и неряшливо торчат за ушами и на затылке… Он кажется самому себе неестественным и противным. Фигура его и походка выражают безразличие и усталость.

Ян опускается в кресло. Тесть, равнодушно взглянув на него, продолжает ходить. Ни тени того внимания и радушия, какое оказывал он Яну до свадьбы. Просчитался! Переоценил! В водовороте событий зять оказался растерянным и ничтожным. Видно, придется самому собраться с силами, чтобы не дать потоку сбить себя, увлечь на дно. Нет хуже положения, чем болтаться между народом и господами.

Мейер вытаскивает руки, нервно потирает их и вновь засовывает в карманы.

— Что нового? — спрашивает он. По его тону можно понять, что толкового ответа он и не ждет.

Ян пожимает плечами.

— Ничего особенного… Сегодня хоронили жертв революции…

— Знаю, знаю… Мимо нас проходили… Что говорят в Риге? Придут сюда правительственные войска или нет? — Он нервно передергивает плечами. Ворот фуфайки трет шею.

— Я не знаю… и не верю… Им и у себя в России не справиться. Революционное движение ширится и проникает даже в войска. Аграрное движение растет. В Воронежской губернии…

— Мимо корчмы ехали?

— Нет, пригорком, мимо церкви.

Мейер все еще расхаживает, погруженный в свои мысли. Яна старается не замечать, будто совсем позабыл о нем. Время от времени Мейер сжимает губы и начинает насвистывать какой-нибудь банальный мотивчик. Именно это и выдает его тревогу.

— Я узнал — вечером сюда опять придут… — вырывается наружу мучившая его все время мысль. Он отчетливо произносит каждое слово и с опаской посматривает на дверь. Но за нею слышно только, как кухарка гремит посудой. — Все было в порядке, но кто-то снова натравливает их. Теперь стоит одному сболтнуть, и толпа, как стадо баранов, бежит за любым крикуном.

— Что же опять случилось? Ведь ты, кажется, хорошо устроился. Да и врагов у тебя раньше было немного.

— Немного… Сегодня один, завтра два, послезавтра двадцать. Людьми теперь управляет не разум, а инстинкт. Слепой, дикий инстинкт. Натура латыша известна. Он тебе твердо пообещает, а сделает наоборот. Нет у них ни характера, ни воли. Стадо животных, — достаточно одного овода, чтобы оно заметалось. Кто ел господский хлеб, так и останется барским слугой. Никак не вобьешь им в головы…

Неожиданно подходит он к двери и приоткрывает ее. Оттуда уже давно слышится гневный голос матери, изредка прерываемый выкриками Марии. Заметив отца, Мария бросается ему на шею.

— Папа, она бранит меня! — всхлипывает и прижимается к отцу.

— Какое непростительное безрассудство! — бранится госпожа Мейер, распаляясь все больше. — В такое опасное время. Что ты будешь делать с маленьким ребенком? Ведь ты сама еще ребенок, за тобой надо присматривать и ухаживать. Безрассудно и легкомысленно!

Мейер растерян. Он легко высвобождается из объятий дочери и усаживает ее в кресло. Оглядывается, ищет Яна. Но тот инстинктивно пятится в темноту, поближе к двери, и старается нащупать за спиной ручку. Кажется, она сама подается. Ян задом проскальзывает в дверь и тихо закрывает ее за собой. Прислушивается: Мейер, успокаивая дочь, что-то бормочет, а мамаша ворчит. Сзади над самым ухом гремит посуда и раздается мягкий, приглушенный смех.

Ян быстро оборачивается. Литовка Юзя у плиты скребет медную кастрюлю и, глядя на него, подхихикивает. Кончик ее светлой льняной косы попал в жестяной таз, где она моет посуду. Полное веснушчатое лицо разрумянилось, белые зубы сверкают.

— Я гляжу — господин учитель и думаю: что ему тут надо? — Глаза смеются, а губы почти неподвижны.

У нее светло-голубые задорные глаза.

Ян старается не выдавать своего волнения. Неторопливо, как бы раздумывая, подходит к ней.

— Я хотел… мне бы стакан воды. Там жарко, как в аду.

— А здесь еще жарче, чем в аду… — Она смеется и слегка вытирает руки о фартук. Со стакана, которым она зачерпнула воду из ведра, падает на обнаженную руку большая капля и повисает на локте. — Пожалуйста, пожалуйста — пейте.

Ян пьет и смотрит на литовку. Глаза ее опущены, рука поглаживает белые, горячие кафели плиты.

— Еще стакан, — просит он. Его и в самом деле мучает жажда.

Напившись, ставит стакан на полку. Оборачивается и смотрит на полную шею Юзи, на ее невысокую сильную фигуру в широкой ситцевой юбке и такой же кофточке.

— Была я на кладбище, — тараторит Юзя. — Слыхала, как вы говорите. Красиво говорите.

«Народ…» Яну становится тепло на душе.

— Ну, как вы себя чувствуете здесь? — Заметив, что та не понимает, он поясняет: — Вам здесь не страшно? Вы не боитесь?

Ей смешно, что к ней обращаются на «вы».

— Чего мне бояться? Что со мною могут сделать?

— Вы храбрая! — Ян смеется и шутливо хлопает ее ладонью по широкой спине. Задерживает руку немного дольше, чем следовало бы, но она не увертывается и не визжит. Только чуть дергает плечами и выгибается, как кошка, когда ее гладят.