Северный ветер - [131]

Зетыня, видимо, смекнула, о чем он думает. Сидя за столиком у окна, подперев голову руками, она смотрит на мужа злыми глазами. А ведь это те же глаза, что прежде глядели на него с такой теплотой и доверчивостью…

— Ты что думаешь — может, кто другой посылает нам письма с угрозами? Почерк чужой, а башка его. Я слог знаю.

«Да, она хорошо знает!.. И почерк и слог…» Подниек ерзает на кровати.

И снова мелькает мысль, что ненависть Зетыни к Мартыню как-то связана с давнишней их близостью. Нередко он мучительно об этом думает… А ключ к разгадке, видно, где-то совсем рядом. Где же все-таки причина ее ненависти к Мартыню и того нескрываемого отвращения к нему, которое Подниек ощущает с каждым днем все явственней, как ее гнилостное дыхание. Но голова Подниека слишком отупела и мысль не в состоянии углубиться, перешагнуть через какую-то невидимую, но ощущаемую грань. Всякий раз, дойдя до нее, он погружается в привычную апатию, в безвольную пустоту, когда не нужно ни о чем больше думать. Теперь он инстинктивно стремится к такому состоянию. Постепенно оно становится для него неодолимой, постоянной потребностью.

— Хоть бы поймали его одного… — томится Зетыня. — Пусть ответит за все свои дела…

«А ты за свои?» — думает Подниек. И тут вспоминает все по порядку, как она вела себя и как жила в последнее время. Не слепой же он был, знает… Только духу не хватало сказать ей что-нибудь или запретить. И решимости не было, чтобы вмешаться и пресечь… Что у него осталось общего с этой женщиной? Жена… Его жена… Подниек снова ерзает на постели.

— Чего ты молчишь? Уснул, что ли?

И это тот самый голос, который прежде казался ему птичьим щебетаньем…

Зетыня поднимается, подходит к нему, наклоняется, заглядывает в глаза. Своими вечно злобными, полупотухшими глазами… А прежде они сверкали, как голубые камешки на дне ручья…

На мгновение взгляды их встречаются и тут же расходятся.

Опротивели. До смерти опротивели они друг другу…

Как приятно, когда к ним заходит посторонний человек. Только тогда появляются в доме жизнь, тепло.

На сей раз в дверь протискивается Скалдер. Никогда еще не приходил он с добрым намерением. Хорошо, что хоть он… Подниек садится на кровати. Зетыня идет навстречу гостю. Волостной старшина — и дома… Скалдер качает головой, укоризненно глядя на Подниека. Но, кажется, ему на этот раз не до распрей. У самого какая-то тяжесть лежит на сердце. Садится там, где только что сидела Зетыня, и так же подпирает голову руками.

Зетыня тут же подсаживается к нему.

— Ну, что слышно сегодня? Поймали уже кого-нибудь?

Скалдер грозно машет рукой.

— Глухих да слепых еще можно так поймать. А у тех глаза волчьи и уши заячьи. Да и бабы целую неделю кудахтали по всей волости об этой облаве. Надо было каждый кустик, каждую ложбинку обшарить. А что получается? Они постреливают, точно по тетеревам. Коли так, незачем было дурачиться.

— Может, хоть припугнут. А те увидят, что их гонят, возьмут да и уйдут отсюда.

— Из лесу уйдут — это верно. Того и гляди, еще этой ночью пойдут по усадьбам, да и пожалуют к вам в гости.

— Вы с ума сошли, Скалдер! — Зетыня вздрагивает так, будто кто-то уже хватает ее за горло. — Что вы к ночи говорите такие вещи?

Скалдер тяжело вздыхает.

— Не от хорошей жизни говорю. Вчера опять письмо получил… Тысяча рублей или пуля. За то, видите ли, что я будто бы путаюсь с начальством и организую банду против лесных братьев. Банды — это значит группы самозащиты. Да что я могу организовать или не организовать? Я не волостной старшина, и не мое дело распоряжаться.

Подниек сидя выпрямляется.

— Эх, если бы все так же мало вмешивались, как волостной старшина…

— Во всем у вас старшина виноват, — спешит Зетыня на помощь мужу.

Но у Скалдера на уме только своя беда.

— Весь день места себе не нахожу. Выйдешь на двор, так и кажется, что кто-то уже подсматривает из-за угла. В комнате сидишь и прислушиваешься, не откроется ли дверь… Какой-нибудь шорох — и уже думаешь: идут… Прямо бабой становишься, тряпкой.

Его слова, произнесенные взволнованным шепотом, действуют убийственно. Ведь Подниек с Зетыней сами переживают то же самое каждый день.

Подниек откидывается на кровать. Зетыня пугливо поглядывает на дверь.

— Что у вас за манера рассказывать страшное, — сердито одергивает она гостя.

Но Скалдер не унимается:

— И чего они ко мне цепляются. Никого я не выдал! Ни на кого не показывал в суде. Руки мои чисты, и совесть тоже. А если у меня добра больше, чем у других, то оно не награблено и не наворовано. И с неба не свалилось. Все своими руками добыто. Чем же я тут виноват? Уничтожьте сперва капиталистический строй, устройте коммуны, или как их там… Разве я против? Пожалуйста! Я когда-нибудь от работы отказывался? Пожалуйста! Но так, из-за угла — человека, который не знает за собой никакой вины… Это террор и мерзость. Пусть мне укажут, в какой программе так сказано. И я беспрекословно. Пожалуйста! Мне не жаль. Но так…

— Я вот что думаю… — начинает Зетыня, сама себя подбадривая. — Кого-нибудь, да поймают. Хотя бы одного…

Скалдер машет рукой.

— Никого. Ясное дело. Стреляют в пустоту…Те все ушли оттуда. Есть люди, которые видели.