Северный ветер - [18]

— Все в порядке, чисто! — отсигналил кто-то из них, и он дал команду «Вперед!».

Триста — четыреста метров по полю до дороги, там, сразу за дорогой, лес, и они не прошли это поле. Не смогли. Когда больше половины его осталось за спиной, на дорогу из-за поворота выехало несколько мотоциклов с колясками и два бронетранспортера. Они сразу открыли шквальный огонь из пулеметов. Следом из грузовиков солдаты поливали из автоматов… Люди гибли, не успев даже выстрелить по врагу, да и стрелять многим было уже нечем.

Он был в голове колонны с первой ротой, выхватив наган, бросился вперед… Что он еще мог в те секунды… Все смешалось в его голове; оглянувшись, он увидел, как его бойцы, отстреливаясь, отходят назад, но их косят пулеметные очереди. Увидел, как кто-то, бросив винтовки, поднял руки и ложится на землю. Он что-то закричал им и упал от удара в спину. Кто его сбил с ног, он не видел, но сам встать не смог. Ступня оказалась вывернутой. Он выронил при падении свой пистолет и не мог стрелять в окружавших его немцев. Не мог и застрелиться. Он затаился в надежде, что его не заметят.

Как хотелось ему в этот момент стать травой, землей, просто умереть, чтобы не испытать позора! Он лежал и лихорадочно думал: что делать? Стрельба утихла. Немецкие солдаты собирали оружие и добивали тяжелораненых, при этом они весело обсуждали что-то. Он лежал так, что все хорошо видел. Сдавшихся в плен автоматчики обыскивали и сгоняли в колонну на дороге. Немцы при этом размахивали руками, гортанно орали что-то и смеялись. Он видел, как тащили к дороге Ольгу, медсестра сопротивлялась, и ее, сбив с ног, тащили за волосы волоком. Видел, как немцы заставили солдат вынести на дорогу носилки с раненым особистом. Среди них он узнал рядового Ерохина, значит, уцелел. Все это было у него на глазах, и он ничего не мог с этим сделать, ничего не мог изменить, ничем не мог помочь, и от этого не хотелось жить…

Немцы приближались; один, подойдя, сильно пнул его в голень, и он вскрикнул от боли, непроизвольно. Сейчас он не мог себе почему-то это простить, хотя это уже ничего не решало. Его выволокли на дорогу и толкнули в строй, там его подхватили и не дали упасть чьи-то руки. Уже на марше увиделся со своими, постепенно они сбились и шли вместе, так было легче. Легче, потому что можно было перекинуться словом, взглядом, ему помогали идти, когда силы оставляли его от невыносимой боли. На одном из привалов к нему подошел пожилой солдат:

— Покажи ногу, командир.

— Зачем?

— Поправлю.

Было больно, но стало легче ступать ногой.

— Спасибо вам.

— Да что там, так опухоль спадет, и все, поболит да и пройдет. На месте сустав, все цело навродь.

— Спасибо…

— Чё ты — спасибо да спасибо, уносить ноги надоть отсель, лейтенант.

— Бежать…

— А то… вона смотри скоко нас, а скоко их! Ежли разом сыпануть, чё они сделают? Давай, лейтенант, бери среди своих на себя команду. Я по колонне уж прошел, как только к реке придем — готовность, за рекой и рванем все разом, места энти я знаю, там дубравы да буераки густые, укроемся…

— Хорошо, а как разом-то начать?

— А по свисту, я свистну — и все в лес, понял, лейтенант? Не сумлевайся, я так свистну, немцы оглохнут!

— Понял, хорошо, солдат, — ответил Афанасьев и сразу как-то легче стало на душе.

Он передал своим по цепочке сигнал к побегу и видел, как прояснялись глаза, как сжимались кулаки у его солдат.

Когда впереди показалась излучина реки, Афанасьев почувствовал, что люди готовятся, да и он сам даже забыл о боли в ноге. Шаг за шагом они приближались к реке, за которой действительно начинался густой лес. И вдруг что-то случилось, колонну повернули. Справа, в поле, вдоль берега реки, огороженный вышками и забором из колючей проволоки, пленных ждал лагерь. Несколько автомашин с немецкими солдатами уже стояли у ворот, и при приближении колонны автоматчики образовали живой коридор. Были здесь и собаки, в дикой злобе рвущиеся с поводков, и пулеметы на вышках.

— Не успели, — как вздох прокатился по колонне.

Сердце забилось гулко и часто — не успели…

Колонна медленно втягивалась в четырехугольник земли, ограниченный колючей проволокой, на котором не осталось даже сухой травинки. Это было странно видеть: голая, потрескавшаяся от жары и выбитая в порошок глина, а вокруг, за проволокой, трава чуть не в пояс. И по этой траве, собирая цветы, в черной форме СС бродила женщина. Ее белокурые волосы были аккуратно убраны в пилотку, большие голубые глаза, тонкие черты лица и высокий лоб свидетельствовали о незаурядном уме и высоком происхождении женщины. Рядом, как бы наблюдая со стороны за происходящим, стоял эсэсовский офицер с витыми погонами на легком летнем кителе. Недалеко застыл пятнистый бронированный «мерседес». Еще три офицера СС разговаривали около машины.

Когда гауптману Кранке доложили, что к нему в расположение прибыли офицеры СС, он не торопясь надел китель, поправил перед зеркалом фуражку и спустился по лесенке из штабной машины. После разговора с офицерами СС Кранке отдал приказ построить всех пленных в одном конце лагеря и по одному пропускать в другую половину. Офицеры СС сидели на табуретах за столом, мимо которого проходили пленные. Один из офицеров по знакам другого указывал стеком на пленного, и того отводили в отдельную группу. Иногда они задавали пленным вопросы, женщина была переводчицей и говорила на чистом русском языке. Постепенно в отдельной группе оказались все офицеры и политработники, а также пленные, чья внешность не вызывала сомнений в их еврейском происхождении. Когда Афанасьев шел мимо эсэсовцев, он был остановлен.