Северный модерн: образ, символ, знак - [7]

Протестные настроения в Финляндии не переросли в форму гражданского неповиновения или открытого вооруженного мятежа, но нашли свое выражение в культуре и искусстве маленького народа. На заре ХХ столетия Карелия и «Калевала» воспринимались финнами почти как нерасторжимые понятия. Само обращение финских поэтов и художников к истокам народной жизни стало поддерживаться еще и необходимостью утвердить культурную самобытность финской нации, на автономные права которой русский царизм вновь усилил свои притязания. Идеологи «бобриковщины» в России нередко отрицали своеобразие искусства и литературы Финляндии. В ответ, финские живописцы – А. Галлен-Каллела, П. Халонен, скульптор Э. Викстрем попытались явить миру свои произведения в самом ярком выражении и тесной связи с народными художественными традициями. В широком обращении к местному фольклору и образам северной природы известный финский поэт Э. Лейно уже в те годы усматривал многообещающую тенденцию, свидетельствующую о «взрослении» финского национального искусства.

Хотя «карелианизм» в Финляндии был во многом опосредован схожими фольклорно-романтическими течениями из других стран Европы, финнам тогда казалось, что интерес к собственному культурному наследию у них заметно преобладает над тягой к зарубежным влияниям. Вспоминая об умонастроениях финской художественной интеллигенции «золотой поры», П. Халонен писал:

«Париж, который недавно еще был всем и вся, теперь утратил обаяние единственного на земле места, где на человека снисходит благодать. Теперь возникло желание освободиться от чужих влияний, увидеть жизнь своей страны своими собственными глазами. Стремятся к более личному восприятию явлений, проникаются тоской по неведомым прежде окраинам, где упорно ищут родные истоки».16

Весьма характерна в этом отношении и заметка в местной газете «Пяйвялехти», опубликованная весной 1892 года. В ней говорилось о том, что группа финских художников и писателей, только что вернувшихся из Парижа, собирается в глухие места Карелии и Восточной Финляндии.

Финские неоромантики, пораженные эпическим величием «Калевалы» и масштабностью ее образов, даже пытались противопоставлять древний «век Вяйнямейнена» своей меркантильной буржуазной эпохе. Но сама древность для них была скорее эстетической, нежели социально-исторической реальностью. Как справедливо заметил литературовед Э. Карху,

«…не следует воспринимать неоромантическую идеализацию „века Вяйнямейнена“ таким образом, будто неоромантики верили, так сказать, в физическое возрождение языческой древности. Нет, они не были столь наивны, это был скорее эстетический восторг перед выраженной в „Калевале“ могучей народной мечтой о счастье, восторг, в котором одновременно проявлялась их неприязнь к настоящему».17

Когда возникло течение «финского национального романтизма»? Трудно назвать точную дату… Но известно, что в музыке и изобразительном искусстве неоромантические тенденции обнаружились несколько раньше, чем в архитектуре и литературе. На это неоднократно указывал в своих воспоминаниях талантливый поэт Эйно Лейно, отмечавший, что в его собственной творческой биографии особую роль сыграло общение с кругом наиболее одаренных финских художников и композитором Я. Сибелиусом.

Дополнительным стимулом к изучению карельского национального наследия в Финляндии послужила публикация романа писателя-реалиста Юхани Ахо под названием «Пану». В этом произведении отчетливо проявился интерес к языческой древности. Не случайно, Э. Лейно в своей знаменитой «Истории литературы Финляндии» помечал нижнюю границу неоромантизма датой выхода в свет этого сочинения.

Исторический роман «Пану» посвящен таежным уголкам Восточной Финляндии, куда Ю. Ахо совершил паломническую поездку в 1892 году. В течение этого непродолжительного «вояжа» писатель не только изучал местный фольклор, но и, параллельно, знакомился с магическими ритуалами древних шаманов, известными по рассказам седобородых народных сказителей и рунопевцев.18 Главным героем в его произведении является именно шаман, один из последних борцов за язычество в ХVII веке в Карелии. Его антагонист – местный пастор, который воспевает радикальную христианскую религию, не отягощенную примесями другой веры. Дядюшка Пану – Йорма – был преданным сторонником культа «языческого пантеизма», преклонялся перед стихийными силами природы и, будучи не в силах противостоять новому религиозному сознанию, удалился от людей и закончил свою жизнь где-то в непроходимых карельских лесах.

Роман не переводился на русский язык до революции и, фактически, не упоминался в советскую эпоху. Тем не менее, его сюжет достаточно хорошо отображает те умонастроения, которые царили в среде финской интеллигенции на рубеже ХIХ-ХХ веков. Ю. Ахо настолько полюбил местные традиции и народные обычаи, что даже построил себе дачу на лоне дикой природы, в окрестностях озера Туусула. Вскоре, его примеру последовали молодые финские художники П. Халонен, Э. Ярнефельт, А. Галлен-Каллела и талантливый композитор Я. Сибелиус. Единение с природой родного края позволило им испытать необыкновенный прилив творческого вдохновения и, впоследствии, создать истинные шедевры национального искусства.