Северный крест. Миллер - [58]

Он глянул в глаза старику и невольно съёжился — слишком много там было ненависти, она переливала через край. Арсюха вновь сделал крохотный шажок к винтовке. Если честно, он не верил в свою смерть — не отлита ещё та пуля, которая должна его поразить. А раз так, то и бояться нечего. Он сделал ещё один крохотный шажок к трёхлинейке. Потом ещё.

   — Давай вытряхивай золото из кармана до конца, — сказал ему старик. — Иначе — я ещё раз предупреждаю — вытряхну сам. Тогда хуже будет.

   — Счас, счас... — заведенно забормотал Арсюха, — счас.

Он вытащил из кармана ещё одну монету, щёлкнул ею о стол, мотнул головой, показывая, что монет у него больше нет.

   — Ну ты и нехристь, — удивлённо проговорил старик. — Много я видел нечистой силы на белом свете, но с такой ещё не сталкивался.

Слишком долгой, затяжной показалась эта речь Арсюхе, он воспринял её как некую паузу, этакий момент, когда говорящий ничего не видит и не слышит, бывает схож с токующим глухарём, сделал ещё несколько крохотных шажков к винтовке, а потом, увидев, что у старика закрылись глаза, прыгнул. Как зверь, с места. Прыжок Арсюхин был длинным, ловким.

Не разглядел Арсюха, что сквозь сжим век у старика опасно поблескивает сталь — монах внимательно следил за Арсюхой, он видел этого человека даже с закрытыми глазами и прыжок его засек. Старик сделал короткий, очень точный выпад вилами перед собой, движение это было отработано, будто он тысячу раз принимал участие в штыковом бою и набился действовать автоматически, — и Арсюха на лету наделся на вилы, будто кусок варёного мяса на вилку, насадился на рожки, заверещал громко, по-заячьи слёзно, но было поздно.

Старик поддел Арсюхино тело, как охапку тяжёлого перепревшего навозу, и отшвырнул его в сторону.

Арсюха, разбрызгивая кровь, вскрикивая тяжело, кубарем покатился по полу. По дороге ногой зацепил приклад винтовки, и трёхлинейка свалилась на него, штыкам всадилась в ногу, разрезала фасонистые Арсюхины клёши.

Старик подошёл к Арсюхе, нагнулся над ним и проговорил беззлобно:

   — Дурак ты!

Арсюха находился в сознании. Морщась от боли, он застонал и потянулся к винтовке. Старик прорычал что-то про себя, ногой отбил Арсюхину руку, потом, примерившись, всадил ему вилы в грудь и неспешно перекрестился:

   — Прости меня, Господи, грешного... Не хотел я этого червяка убивать. Но пришлось, иначе бы он не отдал монастырскую кассу.

Из круглого Арсюхиного живота с шумом выпростался воздух, в комнате запахло навозом.

   — Прости меня, Господи, ещё раз, — пробормотал старик, выгреб из Арсюхиного кармана остатки денег, потом, ловко ухватив тело за ногу, поволок его на улицу.

На улице было тихо — ни единого выстрела. Впрочем, голосов человеческих тоже не было слышно, всё замерло. Старик отволок Арсюху в кусты, бросил его там. Хотел было извлечь из карманов убитого всё, что в них было ещё, но с брезгливой гримасой махнул рукой:

   — Всё это — сатанинское. И деньги сатанинские, ворованные, с чистыми монастырскими деньгами их мешать нельзя. Грех.

Летняя дорога из Архангельска в Онегу этим летом бездействовала, в нескольких местах она ушла в болото, казалось, провалилась в преисподнюю, в заросших кугой низинах квакали лягушки, шипели расплодившиеся в невероятном количестве гады — на каждой кочке, на каждом маленьком взгорбке грелись змеи... И вообще, дороги здесь бывают надёжными только зимой — проложенные по озёрному льду, по топям и целине, санные колеи действуют с середины декабря до середины апреля — устойчивые, бесперебойные, они не требуют ни ухода, ни ремонта... А летом — беда. Летом посуху до многих мест просто не доберёшься — только водой.

Поэтому, не дожидаясь, когда вернётся экспедиция с Кож-озера, в Онегу из Архангельска отправили отряд, только что созданный Марушевским, — отправили по морю.

Во время очередного сеанса связи с миноноской — связь по-прежнему была худая, но в часы морских отливов эфир словно очищался от лишних звуков, вместе с пеной и грязью уползала всякая накипь, и с миноноской можно было связаться по радио... Впрочем, связь эта зависела от лунных течений, ветров, магнитных колебаний Земли и настроения радистов, так что на самом деле шансов связаться с каким-нибудь объектом было меньше, чем шансов не связаться.

Миноноска получила указание немедленно следовать в Онегу, в город, поддержать огнём высадившийся архангельский отряд и вообще подсобить ему своим присутствием, ведь корабли умеют одним своим видом наводить страх на берегу. Лебедев снял с рук перчатки, подержал перед лицом радиограмму и швырнул её на стол:

   — У меня же двое людей ушли с отрядами в монастырь...

   — Придётся оставить их в отрядах, — с сожалением проговорил Рунге. — Когда Слепцов с Чижовым возвратятся — вернут нам наших мореманов. — Ямочка на подбородке Рунге покраснела.

   — Дайте команду поднять якорь, — сказал ему Лебедев, — идём в Онегу.

Через полминуты корпус миноноски задрожал — внутри, в глубоком чреве, заработала машина, шевельнулись, трогаясь с места, стали вращаться шестерни, втягивая в корабельное нутро тяжёлую якорную цепь. Вскоре неуютные онежские берега стали тихо уползать назад.