Северные были (сборник) - [8]
Третья молодость
Годков нашей бабке Александре не так уж и много. «Люди и дольше меня живут!» – так по крайней мере она сама о себе скромненько сообщает, не называя года рождения.
Оно и вправду: раньше-то Александре помирать недосуг было: молодой – на сторону гульнуть, «хвостом крутнуть» любила, в зрелом замужестве – детей растила, а к старости муж, что сильным полом считался, телом ослабел и на полное бабье иждивение сел. Как беспомощного старика сиротой оставишь? Так незаметно и дотянула бабка до восьмидесяти лет с гаком.
Но хворый дед поскользнулся в ранневесенний гололёд, хряснулся нетрезвой головой о каменно-крепкий лёд и Богу душу отдал.
Да так скоро свершилось дело – Александра охнуть не успела, как вдовой осталась.
Хоронили покойного в тот же гололёд, и с великим трудом гроб к могиле доставили. Такая скользота образовалась – прямо ужас!
Кто на похоронах в коленках слаб был и на ногах худо держался – не раз вверх сапогами взбрыкивал и чертыхался сквозь зубы: «Нашёл время, когда помирать, старый хрыч…»
Чуткая Александра всё это слыхала и на ус мотала, а как с кладбища домой воротились, вдруг решительно и принародно объявила – никто за язык не тянул:
– Всё! Окончилась моя жизненная программа и всякие общественные обязательства: сама, кого хотела, всласть полюбить успела, кучу законнорожденных детей к жизни приспособила, внуков вынянчила, правнуков потетёшкала – пора и честь знать, спокойно умирать. Но только в такую пакостную погоду я, хоть убейте, помирать не стану! Не хочу, чтобы люди себе рёбра ломали и меня худым словом поминали. А вот развиднеется, распогодится, тогда уж, соседушки добрые, милости прошу на мои последние проводы!
Изрекла такое Александра и голосом не дрогнула, слезинкой щеки не окропила. Вот ведь кремень бабка!.. Вгорячах ли такое старушка ляпнула или ради хвастовства громким словцом брякнула – не в том солёная суть. Но известно: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь…»
Ну, пока на девятый да на сороковой день поминки по усопшему справляли, никто бабке претензий не предъявлял. Некоторые люди те её обещательные слова совсем забыли, другие – за шутку посчитали. Ан не все, как оказалось…
Жил в той деревне и дед-долгожитель, в молодости – Александрин ухажёр, а может, любовник, – кто их знает. Его при крещении Аркадием назвали.
Так – мужик как мужик: и собой видный, и лицом приятный, но с речевым изъяном: букву «р» долго не выговаривал. И выпить не дурак был.
Про себя под хмельком так говаривал: «Я ходить, говорить, пить и курить одновременно начал».
От этих сложенных вместе причин ему прозвище образовалось, по-русски точное, по-деревенски меткое: Алкашка.
Так вот, встречает этот… Алкашка тем же летом Александру и самым прямым образом заявляет:
– Ну что, Лександра, погода вроде наладилась: не сыро, не склизко, не жарко, не холодно. Не пора ли тебе собираться к деду под сосны? Как сама обещала. А уж мы с друзьями в твою долгую память и доброе здоровье на поминках рюмку с горькой по кругу пустим, речь красивую толкнём…
Шмыгнула Лександра носом, глазом по сторонам стрельнула – и отвечает с большим смущением:
– Ну что ты, Алкашенька!.. Посмотри, какая поверх земли теплынь и благодать разлита! Разве не грех в такую чудную погоду тебя и добрых людей от дел отрывать, грустить, плакать вынуждать? Да и я, признаться, после мужниных похорон будто третью молодость раскубырила: пенсию получу – и ни тебе трудных забот, ни былых хлопот! Вольна, как птичка божья! Обожду помирать до осени, а там видно будет. Да ты проходи в избу: зять на днях проведать заходил, так после него в бутылке маленько осталось. Выпьешь, поправишь голову…
Опохмелился хитрый Аркашка и отстал до времени.
Красное лето птицей пролетело! Незаметно хмурая осень ранними сумерками наползла, мокреть, слякоть развела. Собаки – в конуру, люди – по домам, как суслики по норам, запрятались.
Поймал баламут Аркашка у колодца Александру – и опять своё гнёт, опомниться не даёт:
– Ну как, бабка, надумала помирать? Народ нынче от уборочных хлопот высвободился, по домам сидит, скучает, и на твои похороны, как на праздник, дружно выйдет! И землица ещё не смёрзлая. Если добрый магарыч загодя поставишь – мужики в момент уютную квартирку вымахнут! Сама сможешь проверить.
Жмётся Александра бочком, кутается зябко в пуховый платок. Плечиком брезгливо дёрнулась, сухонькой ручкой в дужку ведёрка вцепилась – и выкручивается теперь в открытую:
– Ты, Аркадий, коль свою совесть в вине утопил и табачищем прокоптил, дак, думаешь, и я бесстыдницей стала? Да в такую гнилую погоду до ветру из дома выходить неохота, не то что на чужие похороны! Кто ж меня, старую, провожать пойдёт? И сама я насквозь вымокну, лёжа в открытом гробу. А кому охота нескончамый век мокрой курицей в земле преть? Нет, мне не к спеху. Обожду сухого предзимья.
…Вот и чистюля зима белым пухом на землю пала, грубыми валенками заскрипела. Мороз русский в одночасье трахнул, стёкла узорами заморочил. Сонные избы стоячими дымами в низкое небо упёрлись. Счастливая ребятня с санками под угором от восторга визжит и хохочет. Наша бабка сидит себе на мягком диванчике возле тёплой печки, сладкую карамельку в беззубом рту перекатывает, очередной любовный сериал по телевизору посматривает.
