Северная война и шведское нашествие на Россию - [8]

В дореволюционной русской историографии, если (и то с большими оговорками) исключить С. М. Соловьева, Петр как полководец в общем был оценен недостаточно и ненаучно. Гигантская общегосударственная, реформаторская деятельность Петра заслоняла перед умственным взором историков его руководящую роль в военных событиях.

Петр был душой русского верховного командования, он исправлял много раз промахи Шереметева, Репнина, Боура, Меншикова и Апраксина, не говоря уже об Огильви. Даже в самой краткой характеристике Петра, сделанной В. О. Ключевским в IV томе его известного "Курса русской истории", читаем: "…он (Петр. — Е. Т.) редко становился и во главе своих полков, чтобы водить их в огонь, подобно своему противнику Карлу XII". Сделав неизбежную, конечно, оговорку о Полтаве и Гангуте, совершенно разрушающую, кстати сказать, все его предшествующие утверждения, и совсем забыв о Лесной, Ключевский продолжает: "Предоставляя действовать во фронте своим генералам и адмиралам, Петр взял на себя менее видную, техническую часть войны; он оставался обычно позади своей армии, устроял ее тыл, набирал рекрутов, составлял планы военных движений, строил корабли и военные заводы… всех ободрял, понукал, бранился, дрался, вешал, скакал из одного конца государства в другой, был чем-то вроде генерал-фельдцейхмейстера, генерал-провиантмейстера и корабельного обермастера".[13]

Деятельность Петра и его колоссальная переписка свидетельствуют, что на войне он был прежде всего полководцем, стратегом, а уж потом «провиантмейстером» и "фельдцейхмейстером".

Что Петр был первоклассным полководцем начала XVIII столетия и что в самом деле за прошлые века очень мало можно насчитать сражений, которые, как Полтава, обличали бы такую зрелую продуманность в подготовке и развитии боевых действий, такое проникновение в психологию противника и такое уменье использовать его слабые стороны, с этим не будет спорить никто, сколько-нибудь добросовестно и беспристрастно изучивший петровскую документацию.

Даже в самой краткой характеристике Петра как организатора армии должно упомянуть об одном традиционном извращении истины в старой историографии. Мы говорим о преувеличении роли иностранцев как помощников и чуть ли не «руководителей» Петра в проводившихся им реформах. При этом прежде всего с великим почтением поминают шотландца, бывшего долго на австрийской службе, фельдмаршала Огильви, приглашенного Петром, по совету Паткуля, на русскую службу и пробывшего в России с середины 1704 г. до сентября 1706 г.

На примере Огильви можно иллюстрировать всю ошибочность преувеличений историков Германа, Брикнера, Валишевского и др., которые приписывают приглашенным Петром иностранцам чуть ли не главную заслугу в создании русской регулярной армии. Но Петр "…сообразовался с предложениями советников из иноземцев лишь настолько, насколько их проекты соответствовали его личным взглядам. Таким советником, как известно, был Огильви, наметивший в 1704 г. целый план организационных мер. …Из плана Огильви были заимствованы лишь общие идеи… Но затем дальнейшие меры государя резко расходятся с предложениями Огильви".[14]

И в гневную минуту Петр, говоря об иностранных офицерах и генералах, прибегал к таким обобщениям, как например после измены немца Мюленфельса под Гродно в январе 1709 г., когда он рекомендовал Меншикову доверять ответственные посты природным русским людям, а не "сим плутам", зная, что в громадном большинстве случаев иностранцы, если не все «плуты», то смотрят на свою службу в России как на своего рода отхожий промысел. Добудут денег и чинов — и уедут к себе. И, конечно, не свои слова, а петровские передал Шафиров Меншикову по поводу навсегда покидавшего, в сентябре 1706 г., русскую службу фельдмаршала Огильви: "Не взирая на все худые поступки, надобно отпустить его с милостью, с ласкою, даже с каким-нибудь подарком, чтобы он не хулил государя и ваше сиятельство; а к подаркам он зело лаком и душу свою готов за них продать".[15] А ведь Огильви был как военный администратор не из самых худших и если чуть не погубил русскую армию в Гродно, противясь приказам Петра о быстрейшем уходе из города, то лишь потому, что, вероятно, был не весьма даровит как стратег и тактик. По крайней мере Петр его в измене не обвинял, хотя непонятное ослушание и упорство в Гродно вели русскую армию прямиком к катастрофе.

После горького опыта с Огильви Петр уже больше фельдмаршалов за границей не искал и не нанимал. Как правило, для многих иностранцев, вступавших на русскую военную службу, эта служба являлась в точном смысле слова отхожим промыслом: послужил, наворовал и возвращайся к родным пенатам в Мекленбург, или в Пруссию, или в Голштинию вкушать под старость отдохновение от трудов. "Весьма корыстный человек этот Шиц и никакого стыда в корысти не имеет: генералу Боуру говорил, что он для того только и в службу вашего величества пошел, чтоб, идучи через Польшу, сумму денег себе достать", — так доносил с прискорбием Петру князь В. В. Долгорукий по поводу генерал-квартирмейстера русской армии, стоявшей в Польше в 1711–1712 гг., некоего Шица. Конечно, особенно удивляться тут нечего: на службу в Россию шли из чужих земель не лучшие, а скорее худшие элементы, часто такие, под ногами которых дома, как в XVIII в. выражались, начинала почему-либо "земля гореть", и они предпочитали на время отбыть из собственного отечества во избежание неприятностей, подальше от греха. Но корыстолюбие было далеко не главным их пороком. Да и какие "генерал-квартирмейстеры" любого происхождения клали тогда охулку на руку? Хуже всего была невозможность гарантировать армию от шпионских проделок и вечной готовности к измене со стороны этих пришельцев. Были, конечно, и исключения.