Северная корона - [45]

— Не задерживай! — Лейтенант Соколов призывно машет автоматом.

За колючей проволокой уже наши: Захарьев, Сабиров, Пощалыгин… Скорей и я туда!

— Не бери влево, там заминировано! — кричит Соколов и легкими, невесомыми прыжками бежит к немецкой траншее. Из нее, полузасыпанной, высовываются несколько немцев, стреляют длинными автоматными очередями. Второй ряд проволочных заграждений. Где проход? Не видать. Руби проволоку лопатками, разводи в сторону! Вражеская мина падает неподалеку, взрывом вырывает кусок земли, кто-то режуще, по-заячьи вскрикивает, кто-то падает на проволоку и остается висеть на ней, кто-то ползет по-пластунски.

— Гранаты к бою! — кричит Сабиров.

Сергей нащупывает на поясе ребристый корпус гранаты, зажимает рукоятку в кулаке. Справа и слева швыряют гранаты, и он, размахнувшись, швыряет свою. Немцы юркают. Взрывы. Вопли.

— Ура-а-а! — И, поперхнувшись собственным криком, Сергей спрыгивает в траншею на чью-то грудь, еще секунду назад дышавшую, соскакивает с нее, спотыкаясь о другой труп, озирается. На дне и у стенок траншеи — мертвецы в запорошенных землей, изорванных осколками мундирах, немец с развороченным животом ползает, стонет, второй немец убегает за поворот, за ним гонится наш боец.

И Сергей туда же.

За изгибом другой изгиб — и вдруг из подбрустверного блиндажа выскочил немец, дважды выстрелил в Сергея из парабеллума.

Пуля чиркнула о каску. Сергей вскинул винтовку, отдача толкнула в плечо, немец упал, и только после этого Сергей услыхал свой выстрел. Убил? Ранил?

Немец валялся на спине, откинув руки, словно потягивался после сна.

Сергей стоял над трупом, опершись о винтовку, и руки у него устало тряслись. Усталость подползала и к ногам, и к пояснице, и к спине.

— Любуешься, Пахомцев? Есть на что полюбоваться! Сергей оглянулся. Захарьев — лицо дикое, счастливое,

ноздри раздуваются. Сергей сказал:

— Мой первый фашист…

— Поздравляю! Уничтожай их и дальше, как бешеных собак! Их еще немало живых! Давай к дзотам!

Захарьев поправил пулеметный ремень и побежал.

С сухим шуршанием проносились снаряды, били по второй линии вражеских траншей. Между разрывами снарядов вклинилась пулеметная дробь. Натужно прогудели самолеты — не поймешь чьи. В ходе сообщения — стрельба, выкрики, покрывающий все сиплый бас Соколова:

— Первый взвод, к головному дзоту!

Бежать не было сил. Пот застилал глаза, грязными струйками тек за уши и по щекам. Еле волоча ноги, Сергей нагнал своих у развилки: ребята шумно дышали, шумно топали, бряцали оружием. Рубинчик приотстал, перематывал обмотку:

— Развязалась, проклятая. В самой неподходящей ситуации…

Пощалыгин заорал:

— Сергуня, целый? Вали сюды!

— Заткнись, Пощалыгин, — сказал Сабиров. — Слушай лейтенанта.

— Товарищи, задача следующая. — Соколов проглотил вязкую слюну, сплевывать было некуда. — Блокируем дзот, забрасываем гранатами!

Дзот — как маленький холм, крыша поросла бурьяном, из амбразур — вспышки: пулеметы ведут огонь, словно выкашивают поле, по которому еще передвигаются наши стрелки где перебежками, а где и по-пластунски. Дзот — рядом, на ветках кустарника сушилось немецкое белье — окружили, и гранаты полетели в амбразуры, в дверь. Пощалыгин вспрыгнул наверх и сунул гранату в дымоход. Дзот будто раскололся, из амбразур заклубился жирный, черный дым.

Прибежал связной от ротного — запыхавшийся, с трофейным автоматом, грызя трофейную колбасу:

— Старший лейтенант Чередовский приказал: поспешайте во вторую траншею!

— Поспешаем, — сказал Соколов и щелкнул связного по каске. — Не подавись колбасочкой!

Лейтенант было побежал, но вскоре перешел на шаг: от первой до второй траншеи метров двести, мыслимо ли все время бежать? Шагали по ходу сообщения, который вывел в лощину. В лощине стоял низкорослый тучный фельдфебель в каске с рожками — сдавался в плен: левую руку поднял, правая — висит, в крови; он показывает на нее взглядом: ранена, мол, не могу поднять.

— С пленными не связываться, — сказал Соколов. — Их подберут без нас.

За спиной у фельдфебеля, на склоне, торчал фанерный щит, по белому — черные буквы, вверху по-немецки, внизу по-русски: «На этом участке сражается дивизия генерала Траута! Большевики на этом участке не пройдут!»

— Наглядная агитация, — сказал Быков. — Я эти щиты заприметил и в первой траншее.

Курицын простодушно спросил:

— А на кой ляд, товарищ парторг, на русском-то языке, коли они нас не собирались пускать? Глупой он, что ли, Траут-то?

— Не без того, — сказал Быков. — Прибавь, ребята, прыти!

И рад бы прибавить, да нету сил. Сергей плелся в хвосте и ругал себя за эту расслабленность. Чего ж он так выдохся? И морально, и физически. Ну, морально — понятно: переживания, нервы напряжены, интеллигентские нервы, разумеется. А физически — тоже понятно: не завтракал, на пустое брюхо не порезвишься. Когда увидел у связного копченую колбасу, под ложечкой засосало. От голода пусть сосет, лишь бы не от страха. А страха сейчас как будто и не бывало.

Лощина опять привела к ходу сообщения — он был отрыт небрежно, приходилось нагибаться: вокруг посвистывали пули. В одном месте прямое попадание снаряда обрушило ход сообщения, завалило землей. Вылезли, обежали это место поверху, снова спустились в ход.