Север и Юг - [12]

— Не гнездо, — покачал головой эстра. — Источник. Но сперва мы вернёмся в дом к мастеру. Не бродить же мне до вечера в одной нижней рубахе?

Щеки у Верды вспыхнули.

У Игима пришлось задержаться. Оказалось, что накидку эстры девушки зачем-то утащили стирать, верхнюю рубаху тоже, сандалии из тонкой кожи на толстой подошве из коры дерева хан отдавать и вовсе отказались — якобы от долгой ходьбы по лесу ремешки изорвались и пришли в негодность. Сам эстра не помнил, чтобы такое было, но спорить не стал и позволил обрядить себя в шерстяные штаны с курткой, по северному обычаю, и в высокие сапоги. Лукавые сестры, хихикая, шнуровали одежду, переглядываясь, и так и норовили коснуться рукой будто бы невзначай его ключиц или бедра… Он чувствовал себя дорогой куклой, которую отдали на потеху избалованным детям.

— Вот и всё, — опустила взгляд старшая сестра и толкнула в бок младшую, чтоб и та поклонилась. — Осталось только волосы в косу заплести. Помочь тебе, странник? — и она протянула руку, словно хотела то ли погладить его по щеке, то ли обнять.

Эстра усмехнулся.

«Не ждёте отказа, верно?»

— Не нужно. Верда, ну-ка, дай нож, — обернулся он к девчонке, хмуро поджидающей его у порога. Та встрепенулась, полезла за пояс и достала костяное лезвие на деревянной ручке — таким лечебные травы срезают. — О, хорошо, острый! Подойдёт.

И, скрутив волосы в жгут, эстра обрезал их одним движением.

В глазах старшей сестры появилась злая обида — но лишь на мгновение.

— Что же ты так, странник, — грустно улыбнулась девица. — Такую красоту испортил. Сказал бы — мы бы тебя лучше постригли.

«Поиграли бы вдоволь», — поправил про себя эстра.

— Не до того, времени мало, а дел много, — сказал он вслух и, скомкав волосы, оглянулся на очаг. Жар шел, но огня не было; эстра быстро положил волосяной жгут на рдеющие угли и прикрыл заслонку. Вспыхнуло пламя, горько потянуло палёным. — Вот, теперь гораздо удобнее. Пойдём, Верда — покажешь мне поселение, как обещала.

Поздней весной в северных землях день долгий. Слушая вполуха сбивчивый рассказ девчонки, эстра размышлял о том, что случилось с тех пор, как он пробудился в лесу, без памяти и цели, без чувств и желаний. Кажется, прошло совсем немного времени, но в скудной почве его души укоренились первые ростки чего-то настоящего — предпочтений и неприязни, стремлений и страха. И чем дальше, тем их становилось больше.

— …а здесь главный садовник живет.

Эстра сощурился и посмотрел, куда указывала Верда. Сам дом не сильно отличался от других в поселении — аккуратный, в два этажа, с обширным подворьем. Облака морт текли над ним, не касаясь.

«Не здесь», — подумал эстра и прикрыл глаза.

Цветущая райма пахла нестерпимо сладко.

Постепенно небо темнело на востоке, а на западе пылало, как раскаленный кузнечный горн. Алый, оранжевый, бело-золотой… Ручейки морт вспухали напряженными венами и тянулись к окраинам поселения, расходясь от невидимого центра, который эстра видел даже сквозь сомкнутые веки.

— А это чей дом, Верда?

— Врачевателя. Он в саду земляные орехи растит — вкусные! Правда, они нескоро поспеют, к осени.

Напоследок, уже в сумерках, эстра прогулялся до ворот. Касаться их не стал, но взглянул повнимательнее на ёмкости с мирцитом.

— Так и знал, — пробормотал эстра, машинально поднимая ворот куртки — к вечеру стало прохладно. — Так и знал, что его слишком мало.

— Что ты говоришь? — встрепенулась Верда, и глаза у неё испуганно заблестели. — Чего мало? Это плохо? Так ты сыскал свой источник, от которого мертвоходцы питаются, или нет?

Эстра сощурился, глядя, как бледно-лиловый туман морт льнет к сосудам с мирцитом.

— Сыскал. Осталось узнать, как его зовут.

— Кого? — непонятливо насупилась Верда.

Отвечать эстра не стал.

У дома Игима уже собралась целая толпа. Большей частью те, кто не побоялся дать отпор мертвоходцу. Огита, потрясая свитком, до хрипоты спорила с тем самым испуганным северянином, зеленоглазым и светловолосым, у которого рубаха была вышита такими же узорами, как у жителей пустыни. Мастер Игим сидел на пороге дома, раскурив длинную трубку, и безмолвно наблюдал за всеми издали. Рядом с ним сидела и грызла хрустящий хлебец девчушка в красном сарафане и меховой курточке.

— О чем спорите, добрые люди? — громко спросил эстра, подойдя ближе. Толпа расступилась, пропуская его.

— О списке, — подбоченилась Огита. — Я говорю, что надо Рейну вписать, а Монор — что она, мол, весь день дома просидела и никак в дом Гааны попасть не могла. А меня глаза обманывают, что ли? Наши-то дома рядышком стоят, со двора всё видно.

— Ну-ка, дайте взглянуть на список. Это те, кто в дом заходил, с родителями? — спросил эстра, забирая свиток. Писали на нем углем, видно, чтобы потом оттереть и заново использовать, поэтому слова были неразборчивые. — Ну-ка, отойдите, свет загораживаете. А Рейна, которую вписывать не надо, кто такая будет?

— Дочь моя, — скрестил на груди руки Монор, неприветливо глядя на эстру. — А что?

— Ничего, — улыбнулся эстра в ответ, но северянина, кажется, приветливость только сильней разозлила. — А ты сам-то кто будешь?

— Младший врачеватель.