Севастопольский бронепоезд - [60]

Полковник Жидилов, проходя мимо, заметил:

— Что, старые друзья-железняковцы встретились?

— А мы со старшиной друзья по Одессе, хоть там и не знали друг друга, — ответил Леонид Павлович.

— Вот оно как… — проговорил полковник. — Ну, что, — обратился он ко мне, — трудно, наверное, без капитана?

— Отдайте его нам обратно, — выпалил я с самым серьезным видом.

Полковник улыбнулся:

— Вишь, чего захотел… Мне бы самому побольше таких боевых офицеров. Да у вас и Чайковский неплохой помощник командира.

— Да, очень хороший помощник, — подтвердил я. — Но он ранен и находится в госпитале.

Полковник нахмурился:

— Вот оно что… Ну, ничего, обойдетесь пока… Опыт у вас уже большой. [177]

Он говорил со мной так, будто мы с ним вправе были решать вопросы о назначении личного состава.

Леонид Павлович посмотрел на часы:

— Жаль, времени больше нет. Надо спешить в батальон.

За эти несколько коротких минут я многое узнал о Леониде Павловиче… С бронепоезда его назначили в Туапсе начальником артиллерии подвижной железнодорожной базы. Когда в декабре под Севастополем стало туго, он прибыл со своим батальоном и влился в 8-ю бригаду полковника Вильшанского. Воевал на участке горы Азис-Оба, защищая станцию Мекензиевы горы, затем 30-ю батарею, участвовал в контрнаступлении на высоту 42,7 в районе батареи. В ходе декабрьских боев 8-я бригада понесла настолько большие потери, что ее пришлось расформировать. Командир батальона Леонид Павлович Головин с остатками личного состава был передан в бригаду Жидилова.

Завтра батальону Леонида Павловича приказано вести наступление на высоту 157,4. Это его пехотинцев будет поддерживать огнем наш бронепоезд.

Прощаясь, капитан попросил передать привет всем железняковцам, а особенно лейтенанту Кочетову. Он пожал мне руку и быстро ушел по траншее в сторону Итальянского кладбища.

Солнце уже успело подняться высоко. Оно будто смахнуло туманную пелену с гор, все вокруг засияло, озарилось утренним светом. На вершине противоположной горы засверкала солнечным зайчиком белая часовня.

Долго я еще находился под впечатлением встречи с капитаном Головиным. А когда вернулся на бронепоезд, рассказал обо всем бойцам. Все с большой теплотой вспоминали о Леониде Павловиче. И, казалось, с еще большим усердием вели огонь по противнику, зная, чей батальон они поддерживают в бою.

Все чаще наш бронепоезд совершал налеты на врага. В боевом журнале появлялись все новые и новые записи. Вот лишь некоторые из них:

«16 марта 1942 г. Бронепоезд стрелял из укрытия. Уничтожил один артиллерийский дзот с прислугой, два пулеметных гнезда. [178]

20 марта. Подожжена цистерна с горючим, разрушен наблюдательный пункт немецкого полка.

25 марта. Стреляли по скоплению противника, вновь прибывшего на передовую. Уничтожено 4 автомашины, кухня, цистерна с горючим и много живой силы. Выпущено 180 снарядов и мин…»

Наши разведчики пробирались к самым позициям врага. Молчанов проявлял исключительные способности к разведке. В нем было что-то от нашего Бориса Зорина.

Иногда в группу разведчиков попадал и я. Как-то мы отправились к передней линии вшестером: Молчанов, Кочетов, Дроздов, Козаков, я и Мячин. Вышли на рассвете. Несмотря на столь ранний час, передовая уже была охвачена перестрелкой. Мелодия боя нарастала с каждой минутой. К частым очередям пулеметов и автоматов то и дело присоединялись орудийные залпы. В воздухе пахло пороховой гарью, но она растворялась в пряном аромате пробуждающейся к жизни природы. Синеватая пороховая дымка, стелившаяся по земле, смешивалась с молочно-белым туманом, покрывала позеленевшие холмики.

Но вот выглянуло солнце, и все вокруг заиграло волшебными красками, заблестели травинки, потянулись вверх подснежники. Где-то высоко в небе курлычут журавли, и грустная журавлиная песня прерывается звуками перестрелки. И хоть мы заняты очень важным делом, трудно не залюбоваться этой величественной картиной природы.

Мы засекаем участки, откуда раздаются залпы вражеских батарей и пулеметные очереди, и тщательно наносим на карту.

Выполнив задание, возвращаемся обратно, выбираемся из опасного места. Всего несколько дней назад здесь были немцы — их отогнали контратакой бойцы Чапаевской дивизии. Осторожно раздвигаем кусты.

Вдруг зловонный запах остро ударяет в нос, заставляет отшатнуться. В кустах, раскинувшись в неестественной позе, лежит сраженный пулей немецкий солдат. Солнце припекает, и труп начинает разлагаться.

На минуту мысль пронизывает мозг: а ведь это такой же человек, как и мы, и у него тоже, наверное, [179] есть дом, семья, дети. Кто ты, бесславно сложивший свою голову у стен Севастополя? Зачем пришел ты сюда, кто послал тебя, чужестранный завоеватель? За какие идеалы боролся ты здесь? Да и ты ли один? Десятки, сотни, тысячи таких же, как ты, одурманенных, упоенных легкими победами, ожесточившихся, озверевших солдат, посланных за тысячи километров от дома, нашли свой бесславный конец.

Немало полегло здесь и наших бойцов. Навеки остались лежать в севастопольской земле Борис Зорин, Владимир Новиков, старшина Беремцев, мичман Заринадский, бойцы-железнодорожники Георгий Гонтарук, Рахимов, незабвенная наша Нина Онилова, бесстрашная пулеметчица Чапаевской дивизии, и сотни других защитников Севастополя. Но они знали, за что умирали, и если бы можно было встать и снова пойти в бой, они сделали бы это, не задумываясь, без колебания, и снова отдали бы свои жизни за то, чтобы жил наш родной Севастополь, чтоб была свободной вся наша любимая Родина…