Севастопольский бронепоезд - [6]

Кое-кто считает, что матросу думать не обязательно: знай выполняй команды, начальству, дескать, виднее. Но матрос наш думает. Каждый хочет понять, как это случилось, что враг топчет нашу землю, а мы никак не можем его задержать. Считали себя всех сильнее, а фашист ударил, и нам приходится отбиваться без танков и самолетов. Только винтовки да гранаты, как в гражданскую. Что-то недодумано.

А сейчас за это расплачиваемся…

Перед рассветом двинулись в свой третий батальон. Он занимал оборону вдоль лесопосадки за железнодорожной насыпью. Первую часть пути миновали сравнительно легко. Высокая кукуруза хорошо укрывала от наблюдателей противника. Но как только стали перебегать через открытую поляну, сразу же застрочили два вражеских пулемета. Упал возле меня матрос.

— Ложись! — кричу.

Еще кого-то задело: слышу стоны.

Посвистывают пули, рыхлят вокруг нас землю. Приказываю двигаться перебежками, Теряем еще [16] несколько человек. Даже ползти нельзя. Шевельнешься — пули градом. Лихорадочно думаю, что делать. Ко мне подползает один из бойцов, шепчет:

— Я прихватил дымовую шашку. Разрешите зажечь в сторонке.

— Действуйте.

К счастью, ветер дует по направлению нашего движения. Дым от шашки стелется над землей, прикрывая нас от глаз неприятеля. Под этой защитой мы бежим к насыпи, неся на руках убитых и тяжелораненых. Заливаются пулеметы, но теперь они бьют наобум и нас не задевают.

С разбегу скатываемся в окоп. Долго не можем отдышаться. Пересчитываем людей. И больно сжимается сердце: трое убиты, двенадцать ранены.

Вот тебе и боевое крещение!

Смотрю на своих друзей. Темно-синие фланелевки стали серыми от пыли. Потемнели и голубые воротнички. Да, красива наша морская форма, но не для войны на суше…

По траншее к нам бежит старший лейтенант. Знакомимся. Это командир третьей роты Початкин. За ним спешат санитары.

— Вовремя к нам прибыли, — говорит ротный. — Работой вас обеспечим…

В хорошую, дружную семью попал наш взвод. Командир роты понравился с первой встречи: молодой, неунывающий, жизнь в нем так и плещет через край. Стройная атлетическая фигура, розовощекое лицо, из-под фуражки выбиваются вьющиеся светлые волосы. Родом он из-под Харькова, говорит певуче, то и дело ввертывая украинские слова.

Политрук роты Констанди, наоборот, спокоен, сдержан. Они с командиром как бы дополняют друг друга. А главное, в чем мы очень скоро убедились, оба умеют ценить людей, находить путь к их сердцам.

Командир и политрук ведут нас на нашу позицию. Дорогой беседуют с моряками, наставляют, как держаться во время вражеских атак. Ребят трогает забота командиров.

— А сейчас — отдыхать, — приказал Початкин, когда нас накормили. — Да почаще меняйте вахтенных, чтобы не уснули на посту. Как только рассветет, [17] хорошенько изучите местность. Утро, кажется, предстоит жаркое…

Командир оказался прав. Едва взошло солнце, началась артиллерийская подготовка. И сразу же, как только утих гром орудий, показались цепи атакующей пехоты. Гитлеровцы шли, как на учениях, все более убыстряя шаг. Картина страшная, особенно для новичков. «Выдержат ли?» — молнией проносится мысль.

Оглядываюсь на своих товарищей. Окаменевшие лица, руки словно приросли к винтовкам. Глаз не вижу: в ожидании команды «огонь» каждый выбрал себе цель и держит ее на мушке. И сразу приходит уверенность: нет, краснофлотцы не дрогнут, будут драться до последнего.

Мы дождались, когда фашисты подойдут поближе, и дали залп. Открыли огонь и другие подразделения. На какое-то мгновение ряды гитлеровцев смешались, но, увлекаемые офицерами, вновь устремились на нас.

— В атаку! Вперед! За Родину! — пронеслось над нашими окопами, и мы ринулись навстречу врагу.

Раскатистые «ура!» и «полундра!» загремели над степью, перекрывая треск стрельбы. Во врага полетели гранаты. Потом все смешалось — фланелевки и полосатые тельняшки моряков, зеленые гимнастерки красноармейцев и серые мундиры фашистов.

Перед глазами мелькают перекошенные злобой и ужасом лица гитлеровцев. Удар — и слышно, как с хрустом вонзается штык. Ругань, рычание, вопли. Орудуя штыками и прикладами, мы шаг за шагом пробиваемся вперед через кровавое месиво. Враг не выдержал, побежал. Мы настигаем бегущих и бьем, бьем их, не давая опомниться. С ходу занимаем высоту, прыгаем в оставленные противником окопы…

Позже мне пришлось еще шестнадцать раз участвовать в рукопашных схватках на подступах к Одессе, но первая запомнилась на всю жизнь. Это было настоящее крещение огнем и штыком.

Под Одессой нам приходилось часто слышать суворовский афоризм: «Пуля — дура, штык — молодец». Нам рекомендовали использовать каждую возможность, чтобы сблизиться с противников! и навязать ему рукопашный бой. Гитлеровцы не выдерживали [18] наших штыковых ударов. В ту пору ни мне, ни моим товарищам как-то не приходилось задумываться над тем, почему мы вынуждены прибегать к стародавней тактике. А одной из причин этого была нехватка оружия. Винтовки у некоторых из нас учебные, с просверленными стволами (взятые из осовиахимовских клубов). Дыры запаяли, но все равно стрелять небезопасно. Волей-неволей приходится полагаться на штык. Уж он-то не откажет.