Севастопольская хроника - [81]

Битва же за Северную сторону — это едва ли не самые героические страницы обороны Севастополя. Воины Приморской армии и морская пехота сделали все, что могли: на Мекензиевых Горах нет и клочка земли, не политого их кровью. Только чудо могло остановить здесь немцев. Но на войне чудес не бывает…

Усталость наконец взяла свое, и генерал заснул, да так крепко, что командир «Щ-209», подошедший сообщить командарму, что прошли траверз Керченского пролива и что немецкие торпедные катера перестали преследовать лодку и она готовится к всплытию, вынужден был повернуться на сто восемьдесят градусов.

«Щ-209» ошвартовалась в Новороссийске 4 июля.

Осенью сорок третьего года на улицах только что освобожденного Новороссийска возле группы автоматчиков роты Героя Советского Союза Александра Райкунова остановился «джип» и из него вышел высокий полный генерал-полковник. Я не сразу узнал в нем генерала И. Е. Петрова. Он тотчас же попал в окружение военных корреспондентов, от которых всеми силами старался «уйти в глухую оборону», — он спешил. Мне, как старому знакомому и севастопольцу, обещал встречу в самые ближайшие дни.

Мы встретились лишь через полтора месяца в Тамани. Я предполагал, что увижу генерал-полковника, командующего войсками Северо-Кавказского фронта, при всем параде, — взятый штурмом Новороссийск и освобождение Таманского полуострова принесли ему награды и славу, но он по-прежнему, как в Одессе и в Севастополе, был в старой, сильно ношенной, выгоревшей на солнце куртке, в полевой, зеленой, с красной солдатской звездочкой фуражке. Его запыленный «виллис» носился по берегу Керченского пролива Командующий фронтом заглядывал во все закоулки, куда, казалось, ему по положению не было смысла заглядывать. Но он хотел все видеть и обо всем знать: войска расположились по проливу согласно планкарте. Генерал расспрашивал солдат, хорошо ли их устроили, как кормят, хватает ли воды.

Накануне высадки поднялся шторм и властно и грубо отодвинул день форсирования пролива. В Таманском порту, на косе Чушке, в Сенной — всюду наслоились грузы и все время шли новые.

Оставив машину на взгорке у собора, генерал спустился к пристани. На миг задержался у корня причала, озабоченно разглядывая, как волна кромсала его. Заметив, что вода подтачивает берег, покачал головой и прошел вперед по деревянному настилу, на самый конец причала. Там мотало — волны необузданными прыжками заскакивали на причал и рассыпались белым кружевом. Вода заливала генералу сапоги по самые головки, но он не уходил, неотрывно смотрел на ту сторону пролива, где за дымкой едва различимо была видна крымская земля. О чем он думал? Что вспоминал?

Десант на Крым пришлось отложить — над проливом свистел северо-восточный ветер и пьяно гуляла крупная волна, о высадке войск не могло быть и речи.

Генерал покинул причал, сел в машину и покатил по берегу пролива в штаб фронта. Глядя на бешено катящиеся валы, на белесую пыль, на туманную дымку, скрывавшую от глаз крымский берег, он сказал с грустью:

— А мы думали встретить Октябрьскую годовщину на крымской земле…

Всю дорогу до станицы Ахтанизовской генерал, как всегда сидевший рядом с шофером, слегка повернувшись ко мне, рассказывал о последних днях обороны Севастополя, о своих горестных размышлениях во время перехода на подводной лодке из Севастополя в Новороссийск, о просчетах собственных и общих, о тяжелых боях на Кубани и о штурме Новороссийска, восхищенно говорил о героях штурма. Очень тепло говорил о моряках, которых полюбил еще во время осады Одессы. Я сожалел о том, что машину сильно подбрасывало, это мешало мне делать записи.

После изнурительных боев у Керченского пролива генерал, как я уже писал, был отозван в Москву. Впоследствии он командовал 2-м Белорусским и 4-м Украинским фронтами. Войну закончил в должности начальника штаба 1-го Украинского фронта. Участвовал во взятии Берлина и в освобождении столицы Чехословакии.

Однако, где бы он ни находился, всегда думал о войне на Юге, где он в общей сложности провел больше двух лет.

Когда я сел писать об этом глубоко образованном, высокопрофессиональном полководце, интеллигентнейшем человеке, то ощутил, что кое-каких материалов мне не хватает. Долго, подобно мозаичных дел мастеру, я терпеливо собирал факты. Мне хотелось составить полную картину жизни генерала. Признаюсь, это египетский труд!

Сказать, что жизнь его была интересной, — все равно что ничего не сказать. Наше время — время поучительных примеров и благонамеренных подражаний. Каждый старается найти в отваге героев кое-что для себя. Это объяснимо. Об этом пекутся педагоги. И кто, как не мы, литераторы, которые прошли рядом с героями немало военных дорог, должны отозваться на это? Правда, большинство наших героев теперь на пенсии, а иные ушли из жизни. Но пенсия всего лишь право на обеспечение старости, а не характер. Характер не подлежит статистике. Он может быть лишь добычей поэзии. А поэзии при относительной легкости ее восприятия — тяжеленный труд.

Жизнь генерала Петрова и его деятельность принадлежат двум музам — музе Истории и музе Поэзии. Об этом мы много говорили с ним во время последней встречи, уже после войны, когда он командовал Туркестанским военным округом и приезжал в Москву, как депутат Верховного Совета СССР, на сессию.