Сеул, зима 1964 года - [2]

— Демонстрация??? Поэтому-то в Сеуле так много демонстраций…

— Сеул — это рассадник зависти. Разве нет?

— Не знаю. — стараясь прочистить горло, ответил я.

Наш диалог опять остановился. На этот раз пауза была длиннее. Мы сидели и молча пили. Я грустно подумал, что пора уже отправляться домой. Я перебирал, что сказать: «ну, в другой раз поговорим» или «было приятно пообщаться», и вдруг Ан, выпив очередную рюмку, взял меня за руку.

— Ты не думаешь, что мы сейчас соврали?

— Нет, — устало сказал я, — Может быть ты, брат Ан, и врал, но я — нет.

— Просто мне кажется, что мы врали друг другу, — продолжал настаивать он, смотря на меня сквозь очки уже красными глазами, — Когда я встречаю человека своего возраста, я, почему-то, всегда хочу поговорить о фантазиях. Но беседа никогда не длится больше пяти минут.

Мне одновременно казалось, что я понимаю и не понимаю его.

— Поговорим о чем-нибудь другом, — предложил он.

Я хотел сделать приятное собеседнику, да и мой хмель тоже требовал выговориться. Поэтому я начал:

— Напротив базара Пёнхва стоят в ряд фонари, восьмой в восточном направлении не горит. — увидев удивленние, я начал с новой силой, — А в универмаге Хвасин на шестом этаже светятся только три окна.

И тут удивиться пришлось мне, потому что лица Ана озарилось какой-то странной радостью.

Он скороговоркой подхватил:

— На автобусной остановке Западные Вотора стояло 32 человека, из них 17 женщин, 5 детей, 21 парень и 6 стариков.

— Когда это было?

— Сегодня вечером в 7.15.

— А… — как-то неопределенно ответил я.

А он как заведенный продолжал:

— В переулке около Тансонса[2] в первом мусорном баке лежало 2 обертки от шоколада.

— А это когда?

— 14 числа в 8 часов вечера.

— У орехового дерева напротив больницы Красного Креста сломана одна ветка.

— На перекрестке в Ыльджиро есть пивнушка без вывесок, где работают пять девушек по имени Миджа. И зовут их по тому, как давно они работают: Старшая Миджа, Вторая Миджа, Третья Миджа, Четвертая Миджа и Младшая Миджа.

— Но это кроме тебя, брат Ким, знают и другие. Ведь не ты один ходил в эту пивнушку.

— Ах, вот оно что. Я как-то об этом не подумал. Тогда так, я однажды переспал со Старшей Миджой, и она на следующее утро купила мне у уличной торговки трусы. И эта Старшая Миджа хранит деньги в пустых бутылках из под водки в монетах по 100 вон.

— Вот это считается. Это абсолютно твой, Ким, секрет.

Мы постепенно начали друг друга уважать. Если начинали говорить одновременно, то долго уступали очередь, пока кто-то не соглашался продолжить.

Теперь была его очередь говорить:

— Пока я сегодня вечером в 7.15 смотрел на троллейбус, шедший от Западных Ворот, я увидел 5 раз, как брызнули искры.

— Ты, Ан, сегодня просто прописался на Западных Воротах.

— Ну так получилось…

— В здании Ёнбо есть туалет, ниже ручки двери сантиметра на 2 есть следы царапин.

Он засмеялся во весь голос.

— Это ты сам и поцарапал?

Мне оставалось только покачать в подтверждение головой.

— Как догадался?

— Я тоже так иногда делаю, — ответил он. — Но как-то мне не по себе от этих воспоминаний. Может, о таком надо просто молчать? Сделаешь что-либо подобное, а потом какое-то неприятное ощущение.

«А я часто таким занимаюсь, и мне нравится» — хотел сказать я, но вдруг вспомнил обо всем, и появилось чувство отвращения. Поэтому я промолчал и одобрительно кивнул головой.

Но в этот момент я подумал, что его слова получасовой давности (о демонстрациях) явно указывали на то, что этот очкарик из богатой семьи. Странно, что об этом я подумал только сейчас.

— Брат Ан, ты ведь из богатой семьи? В магистратуре сейчас мало кто может себе позволить учиться. — сказал я.

— Ну с тридцатью миллионами, которые имеет наша семья на недвижимости, можно называться и богатыми. Хотя это деньги моего отца. Да, я на самом деле в магистратуре учусь, если не веришь — вот студенческий.

С этими словами он вынул портмоне из кармана.

— Да не нужен мне твой студенческий. Зачем такому богатенькому сынку сидеть холодной ночью в палатке и общаться с таким как я…

— Это… — начал он возбужденно, — но сначала я хочу спросить тебя кое о чем, Ким. Почему ты не идешь домой в этот поздний час?

— Не то, чтобы это было моей привычкой. Просто у такого бедняка как я не часто появляется лишняя копейка в кармане, чтобы выйти на улицу.

— А почему именно ночью на улицу?

— Это лучше, чем сидеть уперевшись лицом в стену в комнате в своем хасуке[3].

— На улице, ты чувствуешь себя богаче?

— Богаче в чем?

— В жизни, наверное. Когда я выхожу по ночам из дома и гуляю, я освобождаюсь от сдерживающих меня днем оков. Может, это я только чувствую, я не знаю. А ты, брат Ким, ты этого не чувствуешь?

— Может быть…

— Я абстрагируюсь от мира, и как бы наблюдаю за ним со стороны. Разве не так?

— Может быть…

— Все вещи, которые окружали и соприкасались со мной днем, с наступлением ночи обнажаются. Но разве это не бессмысленно — наблюдать за этими вещами.

— Смысл? Есть ли в этом смысл? Я не считаю кирпичи в стене с каким-то определенным смыслом…

— Да?… Бессмысленно… Нет, возможно, смысл есть, только я пока его не осознал. Может, и ты, Ким, еще не осознал. Но не надо думать об этом.