Сети города. Люди. Технологии. Власти - [92]
Процесс трансформации модели музея – многомерный и сложный. Здесь невозможно обозначить одну тенденцию и указать конкретный фактор, который способствовал началу изменений. Во-первых, изменилась политика экспонирования: значимую роль сыграли кризис идеи национального государства и критика колониализма, отказ от представлений о единой культуре и переход к «культурам», каждая из которых обладает ценностью и достойна репрезентации; музеи стали работать с местными сообществами и освещать социальные проблемы. Во-вторых, музеи лишились государственной поддержки и были вынуждены искать новые пути выживания. Ключом к их дальнейшему развитию стало внимание к аудитории, изучение интересов и предпочтений разных категорий людей, ориентация на актуальные темы, обращение к внешним агентам – коммерческим организациям и фондам, образовательным учреждениям. В 1960‐х годах Дункан Кэмерон представил деятельность музея как коммуникацию[584] и инициировал дискуссию о том, чего требует успешная коммуникация. Очевидно, чтобы сообщение достигло адресата, необходимо знать что-то об адресате, быть чувствительным к его свойствам и к тому, что происходит с сообщением при передаче и восприятии. «Музеи должны вступать в коммуникацию или умереть», – ультимативно заявляет Айлин Хупер-Гринхилл в заключение текста о причинах изменений в музеях, заставляющих их быть ближе к аудитории[585].
Не все изменения происходили успешно, быстро и без проблем. Возникали споры и конфликты. Традиционный музей предполагает, что посетителя необходимо образовывать, и выступает в роли «законодателя»; в новой модели происходит переориентация на посетителя и его интересы[586]. Вследствие этого новый, более открытый формат музеев вызвал неодобрение сотрудников и музееведов, был расценен как «диснеизация», профанация и потакание капризам публики. До сих пор многие остаются приверженцами «консервативной» модели. Противоречия сохраняются, и продолжается обсуждение образа музея, его функций, подходящих способов работы с посетителями.
Переход от классического музея к музею нового типа подробно описала Шэрон Макдональд в своем этнографическом исследовании[587]. В конце 1980‐х годов она была свидетелем разработки в лондонском Музее науки первой экспозиции, основанной на принципах доступности и развлекательности, и имела возможность документировать рабочие встречи, отзывы руководства, реакции прессы и так далее. Цель Макдональд – проследить за тем, как транслируется и воспринимается наука, кто в этот процесс вовлечен и какие представления о нем существуют у разных агентов. Она рассказывает историю о том, как после кардинальной реформы работы музеев – после введения платы за вход – команда из нескольких человек сконструировала новый способ презентации научных тем.
С нашей точки зрения, особый интерес представляет описанный Макдональд процесс смены представлений о том, как должен быть устроен музей науки. Что именно поменялось? Вместо «специализированной» организационной структуры музея была создана современная «бизнес»-структура с отделом маркетинга и внешних связей. Если раньше сотрудники делились по научным тематикам, присутствующим в музее, то после изменений организация отделов отразила ориентацию на посетителя. Для разрабатываемой экспозиции выбрана близкая публике тема – она называлась «Пища для ума» (Food for Thought) и была посвящена питанию. Экспонироваться стали не только ценные объекты, но и повседневные вещи, представленные в новом контексте и заставляющие задуматься о проблемах, которыми занимается наука. Раздел «Пищи для ума», «Пусковая площадка» (Launch Pad), был полностью интерактивным. В открытии выставки активное участие принимали спонсоры, что повлекло за собой критику и обвинения в коммерциализации, но в принципе задало новый тип взаимодействия музеев с внешним миром[588].
Исследователи Кристиан Хит и Дирк фом Лен утверждают, что современное стремление популяризировать науку через открытие лабораторий, образовательных центров и музеев сходно с тем, что происходило на Западе и, в частности, в Великобритании в середине XIX века[589]. Результатом того всплеска внимания к научному и технологическому прогрессу стало появление многих музеев и выставок, посвященных науке, промышленности. Отличие ситуаций авторы видят в том, что если раньше приобщение масс к науке происходило за счет формирования новых музейных коллекций, то сегодня акцент ставится на принципиально новых способах демонстрации. Ключевым элементом в плане популяризации науки становятся новые технологии, увлекательные истории и оригинальные логики организации музейного пространства.
В отличие от России, где специалисты по-прежнему проводят жесткую границу между музеями и другими учреждениями, зарубежные исследователи включают в одну категорию разные «места научного опыта», от музеев и эксплораториумов до ботанических садов и зоопарков[590]. Интерактивность является важным и распространенным элементом этого опыта. Обучение в музее отличается от традиционной модели школьного класса, оно свободное и неупорядоченное – не в смысле случайности и хаотичности, а в смысле выбора тем, объектов, порядка освоения. Возможность привлечь широкую аудиторию делает интерактивный музей более открытым и демократичным, а его посетители получают свободу и некоторую власть: им доверяют управление экспонатами и на их усмотрение отдают способ взаимодействия с экспозицией.
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
Послевоенные годы знаменуются решительным наступлением нашего морского рыболовства на открытые, ранее не охваченные промыслом районы Мирового океана. Одним из таких районов стала тропическая Атлантика, прилегающая к берегам Северо-западной Африки, где советские рыбаки в 1958 году впервые подняли свои вымпелы и с успехом приступили к новому для них промыслу замечательной деликатесной рыбы сардины. Но это было не простым делом и потребовало не только напряженного труда рыбаков, но и больших исследований ученых-специалистов.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Внутри устоявшегося языка описания, которым пользуются современные урбанисты и социологи, сформировались определенные модели мышления о городе – иными словами, концептуализации. Сегодня понятия, составляющие их фундамент, и сами модели мышления переживают период смысловой «инфляции» и остро нуждаются в серьезной рефлексии. Эта книга о таких концептуализациях: об истории их возникновения и противостояния, о философских основаниях и попытках воплотить их в жизнь. В своем исследовании Виктор Вахштайн показывает, как идеи «локального сообщества», «городской повседневности», «территориального контроля», «общественного пространства» и «социальной сегрегации» закреплялись в языке социологов, архитекторов и планировщиков, как из категорий познания превращались в инструменты управления.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.