Сети города. Люди. Технологии. Власти - [29]
Из этой перспективы альтернатива, предлагаемая проектами умного города, в сущности, зиждется на принципе и стратегии Марка Андриссена «software is eating the world»[202] – «софт съедает мир». Этот принцип технологического развития означает повышение эффективности любого типа промышленного производства или производства услуг за счет упразднения ряда функций в результате дигитализации. В настоящее время одни из наиболее обсуждаемых примеров трансформаций такого рода – Airbnb и Uber. На организационном уровне эти тенденции означают растущую гибкость специализации таких сфер, как здравоохранение, образование, досуг. Как правило, это происходит за счет отказа от централизованно созданных и поддерживаемых рабочих мест. С этой позиции эффективность каждой созданной цифровой технологии может измеряться в том числе и в количестве рабочих мест, которые она упраздняет. В первую очередь здесь следует говорить о тенденции систематического упразднения различных посредников в процессе обмена товарами и услугами. Даже контроль оказываемых услуг и предоставляемых товаров больше не требует внешних посредников – системы рейтинга позволяют индивидуальным участникам процесса обмена и производства оценивать и, таким образом, дисциплинировать друг друга. Такие трансформации ведут к увеличению гибкости и повсеместности превращения человеческой жизни в товар в результате массового распространения «экономики по вызову» (on-demand economy) и новых способов оценивания рабочей силы и результатов труда[203]. Кроме того, эта тенденция означает новые индивидуализированные режимы работы и найма. В этом свете умный город – это де-факто новая степень коммодификации. Конкурентоспособность компаний цифровых платформ, работающих по принципу «экономики по вызову», во многом зиждется на том, что для налоговых служб и других регулирующих институтов их работники – индивидуальные предприниматели без каких-либо социальных гарантий со стороны платформы. Более того, необходимый минимум регулирования в данном случае, как правило, осуществляется местными, а не национальными властями[204].
Этот процесс неизбежно предполагает деконструкцию институтов государства всеобщего благосостояния и связанного с ним массового общества. Тенденции развития показывают, что индивидуальный цифровой профиль – это базовая инфраструктура для продвижения практик, альтернативных тем, что свойственны массовым обществам всеобщего благосостояния. Вопросы контроля и коммодификации, превращения каждого пользователя в индивидуального предпринимателя должны рассматриваться в тесной взаимосвязи со спецификой этой инфраструктуры. Работая с подобными вопросами, Дэйвид Бир и Роджер Барроуз говорят о четырех характеристиках цифровых архивов:
1) профиль как узел накопления данных;
2) связи и пересечение данных, то есть связи между пользователем и вещами, создаваемые в результате цифровой активности пользователя;
3) метаданные или способ организации архива;
4) игра, или действие, с помощью которого генерируются данные.
Авторы утверждают, что, как правило, большие данные – это продукт популярной культуры, а развитие самого феномена архива – результат распространения феномена playbour – соединения черт работы и игры. Здесь можно добавить, что сегодня, в том числе благодаря технологии тегирования, популярная культура – это городская культура, а ее функция – сохранять городской масштаб в качестве основного масштаба накопления. Авторы выделяют четыре типа архивов:
1) транзакционные, то есть документирующие потребление (примеры – Amazon, iTunes, Spotify);
2) архивы повседневности, то есть документирующие отношение пользователей к разным аспектам их жизни (здесь главный пример – Facebook);
3) архивы мнений, создаваемые на основе блогов, такие как Twitter, и
4) краудсорсинговые архивы, предполагающие коллективное усилие пользователей (как «Википедия»)[205].
В этом свете такая сегодняшняя форма человеческой самости как базы данных, ставшая возможной благодаря описанным выше цифровым инфраструктурам, а также благодаря популярной [городской] культуре, снимает оппозицию между необходимостью и свободой, между работой и отдыхом, которые часто структурируют аргументы в критических городских исследованиях[206].
Умный город – это не отдельные инновации в городской среде, но попытки представить и обосновать в разных политических и экономических контекстах неолиберальное позднемодерное общество. Кроме того, умный город как повестка развития – это не технологически обусловленный исторически дискретный феномен, но закрепление с помощью цифровых технологий значения управления, скорее, в качестве безличного не ангажированного идеологически процесса или структуры правил с общей интенцией, а не как политического субъекта. Можно говорить, что в результате продвижения повестки умных городов более технократичной становится как раз национальная власть, в то время как городское управление включает в себя все больше интерактивных и коллективно конструируемых элементов. То есть специфика технологического цифрового развития в городском масштабе делает менее актуальными и часто менее возможными политические преобразования в национальном масштабе в форме модерной представительной демократии. В целом проекты умного города показывают, каким образом изначально освободительные пиринговые практики, возникающие из новых подходов и отношений к городской среде, превращаются в практики новых форм зависимости и ограничения. В этом контексте образ жизни становится особенно важным и превращается в основную арену технократического или постдемократического
