Сети города. Люди. Технологии. Власти - [25]

. Основная идея заключается в том, что в умном городе все эти сферы систематизированы и, таким образом, управляются непредвзято и более эффективно. Седерстрем и его коллеги отмечают, что такое представление о городе как системе систем возникло еще в начале 1960‐х. По их мнению, IBM строит свое видение городского развития по принципу матрешки, что позволяет сравнивать эту тенденцию с тенденциями в послевоенном модернистском городском планировании. В частности, авторы выявляют в дискурсе «умнеющих городов» два тропа из модернистского планирования. Первый – город как «система систем». И второй – утопический дискурс, обнажающий городские патологии и предлагающий способы избавления от них. При этом, с их точки зрения, городская теория как теория систем – это в первую очередь метафора, создающая «поверхность эквивалентности» и дающая возможность перевода разнообразных городских феноменов в цифровые данные[169].

Говоря о целях и операционализации, Седерстрем, Пааше и Клаузер выделяют три ключевые составляющие дискурса умного города. Во-первых, этот дискурс создает и продвигает ряд обязательных для прохождения пунктов (в концепции Мишеля Каллона), цель которых – обеспечить трансформацию города в умный город. Во-вторых, этот дискурс предполагает систему городского управления, где данные и технологии их обработки вытесняют знание, экспертизу и способности интерпретировать. Системный характер умного города делает экспертов в отдельных областях функционирования города ненужными. В-третьих, этот дискурс обосновывает государственные инвестиции в информационные технологии как приоритетные по отношению к другим сферам и измерениям функционирования городов[170]. В такой аргументации особо интересным кажется использование понятия Мишеля Каллона «обязательных для прохождения пунктов» (ОПП) как конкретных временны́х и пространственных моментов, где заново определяются отношения между обществом и технологиями. Чтобы такой момент случился, необходимо представить существующую ситуацию в качестве кризисной или проблемной, выявить, в чем именно специфика этой проблемы, а также определить тех игроков, которые будут способны ее решить. В операционализации авторов ОПП – это место (в географическом или институциональном смыслах) либо процедура, которая становится неизбежной подобно вакцине, разработанной фармацевтической фирмой. По их наблюдению, сегодня города все чаще рассматриваются в качестве больных в социальном, финансовом или экологическом смыслах, а городское управление – как неспособное и не имеющее инструментов для решения этих проблем[171]. Дискурс умных городов видится авторами именно как инструмент для превращения определенных компаний и определенных цифровых технологий в ОПП для решения проблем в городском управлении[172].

Обсуждаемые выше аргументы интересно сопоставить с исследованием, которое провела Аннализа Коккиа. Опираясь на его результаты, можно прийти к выводу, что умный город – это скорее политическая и деловая повестка, чем конкретный набор технологий либо реально существующая городская материя. Количественно проанализировав существующие исследования и публикации о феноменах умного и цифрового города с 1994 по 2012 год, Коккиа показала, что из пяти основных причин роста популярности дискуссий об этих феноменах лишь одна является сугубо технологической – развитие сети Интернет в начале 2000‐х годов. Остальные четыре – это подписание и затем вступление в силу Киотского протокола, ограничивающего экстенсивный промышленный рост городов; инициирование компанией IBM кампании «Умная планета»; начало движения «Соглашение мэров», отвечающего на требования и ограничения Киотского протокола; а также появление стратегии «Европа 2020», обозначающей основные направления и принципы развития Европейского Союза после экономического кризиса 2008 года[173]. Как и другие авторы, Коккиа отмечает, что изначально термин «умный город» ассоциировался с термином «умный рост», который означал набор решений в городском и региональном планировании, дающих местным сообществам инструменты препятствовать и нивелировать негативные последствия эксурбанизации (англ. urban sprawl) и загрязнения. Суть этих решений чаще всего сводится к вопросу, как сделать пространства эксурбанизации более «городскими» силами не столько государства, сколько местных инициатив. А инструменты для этого – поощрение смешанных и более разнообразных типов землепользования, внесение разнообразия в существующие услуги, большее внимание к природным ресурсам и удобствам[174]. Во многом эта концепция соотносится с базовым тезисом Киотского протокола, где «умный» означает скорее «устойчивый», а не «цифровой» или «системный». Кроме того, здесь подчеркивается необходимость увеличения автономии и самодостаточности местных сообществ по отношению к государству и более рефлексивных нелинейных практик развития в целом.

В этом смысле умный город – проект не только с технологическим измерением, означающим растущую дигитализацию повседневности и регулирование появляющихся в результате цифровых данных. Двумя другими измерениями здесь следует назвать институциональное, означающее новый тип отношений между государством и гражданами, а также человеческое, означающее новые формы развития человеческого капитала в результате обучения и распространения знания в целом