Сети города. Люди. Технологии. Власти - [142]
Основоположникам локативных медиа геолокационные игры представлялись проблематичными именно с точки зрения их несоответствия изначальной «идеологии», ориентированной на переосмысление движения, образа города, стратегий взаимодействия горожан. Калныньш раскритиковал вектор развития геолокационных проектов, игровая фантазия которых, по его мнению, приспосабливается под ограничения реального мира[899]. Вместо этого мобильные игры не фокусируют внимание на внешнем мире, а растворяют его, делая своим медиумом.
Таким образом, антифункционалистский проект ситуационистов, с одной стороны, рассматривался пионерами локативных медиа как ориентир для развития, а с другой – в нем видели основу для критики этих проектов, неизбежно связанных с техническими средствами контроля и рационализации.
Говоря об игровом элементе города, надо отметить, что есть большая разница между пониманием городского пространства как игрового и как игровой доски. Отличие состоит в том, что в первом случае подразумевается, что город имманентно является пространством игры и творческого использования горожанами[900], – это идея, на которой настаивал левый урбанизм. Во втором случае конкретные территории города вырываются из повседневного контекста, когда предаются игровому наполнению, – именно это свойство геолокационных игр настораживало их критиков, о которых мы говорили в разделе выше. Мы пока оставим открытым вопрос о том, какой тип городского пространства конструирует Ingress, чтобы вернуться к нему позже. В данном разделе мы коротко осветим основные этапы истории геолокационных игр и выделим среди них место Ingress, но перед этим коснемся соотношения геолокационных игр и городских игр.
Социальные теоретики и антропологи, исследующие использование цифровых технологий, сходятся на том, что технологии берут на себя функции, компенсирующие сложность 1) пространственной (территория мегаполиса как слишком большая для того, чтобы быть «читаемой»[901]), 2) временной (неизбежность режима ожидания во время передвижения по городу[902]) и 3) социальной (город как место неизбежных встреч с «чужаками»[903]) организации современного города. Решения, которые предлагают мобильные технологии, носят в первую очередь прагматичный характер. «Занятие мобильными играми в пространстве города часто имеет место во время ожидания (друга, на автобусной остановке, конца пути) и становится способом управления в публичном пространстве телесными переживаниями нетерпеливости, одиночества, скуки»[904]. Игры должны соответствовать опыту пребывания в городе – быть такими, чтобы их можно было включить на несколько минут и играть, сохраняя при этом внимание, рассеивающееся между окружающей средой и происходящим на экране. Погруженность в гаджет создает эффект отгораживания от окружающего мира («блазированности»), который защищает от перенасыщенности впечатлениями большого города[905] и позволяет продолжительное время находиться в публичных местах (например, в общественном транспорте) физически близко рядом с другими, сохраняя при этом «вежливое невнимание»[906].
Однако, когда речь идет о конструировании встреч как одной из компенсаторных возможностей локативных медиа, задачи медиапроектов могут выйти за рамки прагматических. Именно в игровом формате конструируются встречи с незнакомыми людьми, которые, по мнению городских исследователей[907], являются важным фактором доверия к среде. Режим игры как самодостаточной практики позволяет выходить за рамки повседневных взаимодействий. Например, многие иммерсивные игры[908], использующие медиатехнологии (например, Uncle Roy All Around You), построены на том, что игроки не знают, кто из прохожих является участником игры, у которого надо попросить следующую подсказку, и поэтому вынуждены взаимодействовать со всеми встречными. Некоторые медиапроекты проблематизируют саму идею «чуждости». К ним относится проект «Знакомый незнакомец» (2002) Э. Паулоса и Е. Гудман, которые позаимствовали идею С. Милграма о том, что в городе есть много людей, которых мы узнаем визуально, но не знаем лично, и создали программу, которая при постоянно включенном Bluetooth сигнализирует о встрече человека, чей bluetooth-логин программа уже распознавала в радиусе действия. В этом примере важно понимание встречи не как прямого контакта, а сам факт визуального выделения «другого», который, по мнению Р. Уилкена, тоже можно понимать как встречу[909].
Городские мобильные игры появились в начале 2000‐х, еще до развития доступа в интернет с телефона. Примечательно, что идея о геймификации средств коммуникации возникла задолго до появления специально разработанных игр. История включения SMS в арсенал мобильных игр показательна для истории развития мобильных технологий вообще, когда первичные задумки о предназначении конкретной технологии разбивались о практики действительного ее применения. Создатели мобильных телефонов предполагали[910], что функция SMS, которая досталась мобильным телефонам в наследство от их устаревшего предшественника – пейджера, будет носить скорее вспомогательный характер и не должна отодвигать на второй план его основное предназначение – осуществление звонков и переговоров. Тем не менее именно письменный потенциал мобильного телефона позволил добиться ему той популярности, которой он обладает. В частности, возможность совершать маленькие письменные акты, в которых бы регистрировалась, а значит, обретала бы силу и существование, социальная реальность, открыла простор для первых городских мобильных игр. Популярная в конце 1990‐х в Японии игра «Ты где?» использовала возможность делиться своим местоположением в SMS и тем самым опиралась на желание горожан разыгрывать случайные и/или неожиданные встречи в городе.
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.