Сети города. Люди. Технологии. Власти - [141]
Впервые о возможностях, которые открывают устройства с распознаванием местоположения (location-aware devices), написал Бен Рассел в манифесте Headmap в 1999 году. Рассел предполагал, что выход компьютерных технологий «вовне» может привести к «реколонизации реального мира», утопическому переустройству общества[891]. Таким образом, с самого начала рассмотрения феномена геолокационных сервисов был задан тренд его осмысления в перспективах ситуационизма, который потом нашел многих приверженцев[892]. Переопределение отношений человека и городского пространства мыслилось как возможность социальных изменений.
Само понятие «локативные медиа» возникло как арт-проект. Его предложил К. Калныньш (Karlis Kalnins) в 2003 году на фестивале Art+Communication Festival в Риге. В серии последующих на протяжении нескольких лет воркшопов, посвященных локативным медиа, интерактивность, заложенная в идее визуализации местонахождения пользователя и возможной реакции на него, рассматривалась с точки зрения исследовательского и эстетического потенциала. Первые «ситуационистские» медиапроекты: dot.walk (2004), Psy.Geo.Conflux (2003), Pre/Amble (2003) – были посвящены либо отслеживанию передвижений пользователей по городу («что значит найти свой путь в городе», «какие паттерны передвижения мы воспроизводим»[893]), либо стимулированию «случайного» в прогулке (передвижение по заданным программой координатам).
К первым арт-проектам, связанным с локативными медиа, можно отнести 34North 118West (2002), [MURMUR] Toronto (2003), Urban Tapestries (2002), Drift (2004), The Tactical Sound Garden (2006). Все они работали по принципу подачи звуковых (музыкальных, голосовых) и текстовых сообщений пользователю, когда он оказывался в определенном месте. Как выразился один из исследователей: «Медиа-артисты исследовали „картографические атрибуты невидимого“ в форме локационного искусства»[894]. Стоит отметить, что в этих арт-проектах в качестве дополненной реальности чаще всего используется именно звуковое погружение. Именно по такой технологии в 2015 году был запущен спектакль Remote-Moscow, превращающий в театральное действо перемещение зрителей по городу в наушниках для сообщения инструкций[895]. В случае геолокационных игр и локальных социальных сетей чаще всего используется дополнительная визуальная информация, что мы связываем с темой «компенсаторности», о которой будем говорить в следующем разделе.
Обобщая, можно сказать, что пионеры локативных медиа видели возможность реактуализации идей ситуационистов в нескольких аспектах.
– Исходя из данных о реальном передвижении пользователей, можно сделать выводы о том, как и какие части города используются горожанами, связываются между собой (психогеография взамен абстрактной картезианской схемы города).
– Визуализируя процесс соотнесения пользователя и окружающего ландшафта, создавая дополнительные стимулы к привлечению внимания к внешней среде (например, включая аудиодорожки в определенных местах, задавая неожиданные векторы прогулки), можно добиться переопределения образа города, изменить маршруты горожанина.
Расширенная трактовка ситуационистских идей позволяет причислить к этому направлению как проекты, посвященные медиа и памяти, так и геолокационные игры: «Используя мобильный телефон, […] игрок „дрейфует“ в городе благодаря взаимодействию с игровым нарративом и другими игроками и, делая это, также ощущает город необычным и новым образом»[896].
В то же время критики подобного подхода полагали, что изменившийся характер медиума, переход от бумажной карты к сервисам GPS, изначально возникшим как средства наблюдения и контроля, как минимум ставит вопрос о том, как именно превратить их в средство эмансипации. Сведение проекта психогеографии к оправданию спонтанных передвижений по улицам с помощью мобильных устройств виделось критикам поверхностным прочитыванием идей ситуационистов, которое имело мало отношения к «более широкому проекту антиурбанизма»[897]. Отмечалось, что способы передачи информации, соотнесения пользователя и города автоматизированы, поэтому опыт пользователя лежит внутри заранее запрограммированных механизмов, превращающих город в базу данных. Один из пионеров локативных медиа – М. Тьютерс – также пишет, что ключевым допущением теории ситуационистов в свое время было то, что основания игры лежат за пределами капиталистической системы[898].
Если проследить историю того, что понималось под термином «локативные медиа», то можно увидеть постепенное упорядочивание языка описания медиаплатформ. Если в начале 2000‐х к локативным медиа относили довольно абстрактные понятия и процедуры, которые позволяли включать в арт-проекты разные медиапрактики: рассказывание историй (storytelling), игры, социальные сервисы, проставление отметок на карте, натурное картографирование, аннотации о геометках, – то в 2010 году исследователь А. Лемос разделил существующие проекты на четыре типа: электронные городские уведомления, картографирование и геолокация, геолокационные игры и флеш-мобы. Каждому типу соответствует свой характер приложений и платформ. Также с течением времени появились коммерческие мобильные приложения, основанные на принципе геолокации, такие как Foursquare (2009) и Gowalla (2007–2012). Современный этап развития локативных медиа – включенность функции геолокации в социальные сети и многие коммерческие сайты. Можно сказать, что концепция локативных медиа пережила судьбу, схожую с судьбой концепции игры – и то и другое из отдельных самодостаточных объектов превратились в дополнительные элементы к социальным сервисам – элементы геймификации и геолокализации.
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.