Сети города. Люди. Технологии. Власти - [133]
Трансмедийный сторителлинг представляет собой расширение «мира истории» (storyworld[816]) на несколько медиаплатформ (например, телевидение, социальные сети, сайт, мобильные приложения, игры и комиксы) таким образом, что контент каждой из платформ не дублирует, а расширяет, уточняет и усиливает общее повествование и обеспечивает глубокую вовлеченность и участие аудитории. Трансмедийный сторителлинг «в основе содержит макроисторию, которая „просвечивает“ сквозь различные сегменты истории»[817] на разных платформах. Нуно Бернардо утверждает: «За прошедшее десятилетие трансмедийность стала незаменимой коммуникационной стратегией. Ее ценность – в приоритете динамичного опыта проживания истории над более или менее статичным форматом вещания»[818]. Классические примеры трансмедийных проектов часто относятся к сфере развлечений, как в случае «Матрицы» (1999) Вачовски: между выходом первой, второй и третьей частей кинофраншизы было создано много разнообразного контента на других платформах: графические новеллы, анимационные сериалы, видеоигры, фигурки персонажей и другая сувенирная продукция и т. д., что позволяло зрителям не выходить из «мира истории» и обеспечивало их вовлеченность, подтверждение чему – поток фанатского творчества, посвященного вселенной «Матрицы», который не иссякает до сих пор[819]. В то же время трансмедийные проекты могут создаваться не только вокруг вымышленных историй, и проект «Большой британский жилищный скандал» служит последнему прекрасным доказательством.
На волне новых тенденций в современных медиа, где переплетаются нарратив, участие и опыт, пространство становится ареной и фактором процессов коммуникации в целом и трансмедийного сторителлинга в частности. Пространство нарратива[820], включающее и то «невидимое», что находится за пределами истории, вовлекает аудиторию в переживание коллективного опыта. Пространство участия, обеспеченное технологическими инновациями, помогает рассказывать, слушать и проживать истории новыми способами. Пространство опыта, связанное с понятием «коллективного интеллекта», о котором писал П. Леви[821], усложняет и связывает воедино трансмедийную структуру, распространенную на множество медиаплатформ. В этом контексте ткань городской жизни образует пространство возможностей – город-текст (понятие, которое ввел в 1984 году Мишель де Серто[822], а подробно раскрыла Натали Колли: «Пешеходы рассказывают городские истории, просто двигаясь по городу»)[823].
Мишель де Серто различал понятия «место» (lieu) и «пространство». Для него «место представляет собой имеющуюся на данный момент конфигурацию позиций. Оно подразумевает стабильность»[824]. А пространство, с другой стороны, формируется векторами – направления, скорости, времени: «пространство – это место, преображенное практикой. Так улица, геометрически определенная городской планировкой, трансформируется пешеходами в пространство. Точно так же чтение – это пространство, производимое в практике использования письменного текста – места, образованного системой знаков»[825].
Идею города как текста можно обнаружить и в знаменитой книге Итало Кальвино «Невидимые города»[826]. Кальвино описывает воображаемый город Тамара (тематическая группа «Города и знаки») как пространство, в котором «взгляд скользит по улицам как по исписанным страницам: Тамара диктует тебе твои мысли, заставляет повторять ее слова, и, полагая, что осматриваешь город, ты на самом деле лишь фиксируешь названия, которыми он определяет себя и каждую из собственных частей»[827].
В другом месте книги, описывая тематическую группу «Города и память», Кальвино утверждает, что город образуют «отношения, связывающие пространственные измерения и события былых времен»; однако город «не рассказывает о былом, былое – [его] часть»[828].
Подобная идея есть и в «Поэтике пространства» Г. Башляра, где он вводит понятие «топоанализ», указывая на необходимость уделять внимание локализации воспоминаний[829].
В свою очередь Генри Дженкинс[830], говоря о взаимодействии истории и опыта аудитории, подчеркивал важную роль «пространственных историй» и «пространственного сторителлинга» (environmental storytelling). В пространственном сторителлинге элементы истории переплетаются с физическим пространством, в котором «проживается» история. Дженкинс описал четыре формы нарративов, при помощи которых создаются условия для иммерсивного опыта: (a) пробуждаемые (пространственные истории вызывают в памяти уже известные сюжеты или опираются на знакомые жанровые традиции), (б) постановочные (пространство выступает площадкой для инсценировки повествования), (в) включенные («мизансцены» пространства содержат информацию об истории) и (г) эмерджентные (пространство является ресурсом для возникновения истории). Как будет показано в ходе анализа, шоу
Эта книга посвящена современному городу и вдохновлена им. Под общей обложкой собрана богатая мозаика исследовательских подходов и сюжетов, пытающихся ухватить изменчивость, множественность и неоднозначность городской жизни. Это разнообразие объединяет микроурбанизм – подход, предлагающий «близкий взгляд» на город: возможность разглядеть его через мелочи и детали. С их помощью раскрывается насыщенная повседневность города и привлекается внимание к его главным действующим лицам – обывателям, которые своими повседневными действиями, чувствами, настроением создают город, его значимые места и маршруты.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.