Сеть. Как устроен и как работает Интернет - [17]

– IMP стоял вот здесь, – говорит Клейнрок, похлопывая по стене, окрашенной белой краской, – но комнату уже переделали. Потолок новый, пол тоже, у нас был фальшпол для кондиционеров.

Мы заглядываем за металлический шкаф для инструментов, надеясь увидеть ту самую телефонную розетку – первые несколько футов первой интернет-линии, но ее там нет. Как нет там ни мемориальной доски, ни исторической экспозиции, ни, разумеется, туристов. Пока нет. Клейнрок надеется восстановить эту комнату до ее оригинального состояния, какой она была в 1969 году. Мне представился этакий Грейсленд[14], застывший во времени, с легендарным компьютером IMP, старым дисковым телефоном, фотографиями патлатых молодых мужчин в очках с массивными оправами.

– Восстановить здесь стену и проделать вот тут дверной проем стоит 40 тысяч долларов, а у нас весь бюджет на музей и на архив – 50 тысяч, – жалуется Клейнрок. – Так что, видимо, мне придется пожертвовать немало из своих. Но ничего, это ведь ради благого дела.

Пока мы разговариваем, в аудитории проходит практическое занятие. Студенты с паяльниками в руках склонились над зелеными платами, положив перед собой свои сотовые телефоны, а лаборант выкрикивает инструкции. На нас никто даже не взглянул. Клейнрок – один из пионеров Всемирной паутины, но для сидящих здесь девятнадцатилетних ребят, которые вообще не представляют себе жизни без Сети (браузер Internet Explorer, между прочим, появился еще до того, как они научились читать), он что-то вроде мебели. В общем, это оказалось вовсе не святилище, а простая аудитория, гораздо менее интересная для туриста, чем, скажем, расположенный неподалеку дом Райана Сикреста[15]. Так что же я здесь забыл?

В эпоху Болтер-холла Интернет имел очень четкие границы, в отличие от нынешней его необъятной структуры. И Клейнрок, воплощавший в себе и носивший в своих воспоминаниях эту героическую эпоху, все еще физически находился там же. Конечно, я мог бы поговорить с ним по телефону или пообщаться в видеочате. Тем не менее я забросил свой невод в воды чувственного опыта, решив (кроме всего прочего) не довольствоваться фотографией аудитории № 3420, которую легко найти с помощью Google, и увидеть ее собственными глазами.

В тот день, приехав на встречу с Клейнроком чуть раньше времени, я сидел на ступенях Болтер-холла, ел чипсы и ковырялся в своем телефоне. Жена только что прислала мне видео, на котором наша дочка училась ползать. Это красочное зрелище заполнило маленький экран и мысленно вернуло меня в Нью-Йорк. Я приехал, чтобы увидеть первый узел Интернета, но меня отвлек один из его современных узлов – тот, что я всегда носил в кармане. Если Интернет – это текучий новый мир, непохожий на наш добрый старый физический мир, то Болтер-холл был как раз тем местом, где эти два мира соприкасались, этаким хорошо заметным швом, сшивающим миры. Вот только суть, которую я искал, оказалась разбавлена эволюцией порожденного ей же явления. Я держал в руках блестящий девайс, соединяющий меня со всем и вся; а где-то рядом стояла древняя, пахнущая плесенью машина в стальном корпусе. Чем они на самом деле отличались друг от друга? IMP – настоящая вещь, не реплика, не модель и не цифровое изображение. Поэтому я сюда и прилетел: чтобы услышать подробности от самого Клейнрока, увидеть своими глазами цвет стен аудитории, а заодно и показать нос идее моментальной воспроизводимости чего угодно. Конкретным физическим местом невозможно поделиться в блоге, его не отправить ссылкой, и должен признаться, что меня слегка пьянила эта ирония. В 1936 году Вальтер Беньямин в эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» писал о том, что объект искусства лишается своей ауры, связанного с ним уникального ощущения. А ведь я искал ауру той самой вещи, которая угрожала раз и навсегда уничтожить саму идею «ауры».

Я спросил Клейнрока, почему мы так редко упоминаем понятие «уникального ощущения» в контексте самого Интернета. Нас гораздо чаще занимает прямо противоположное – обеспечиваемая Сетью мгновенная воспроизводимость всего и вся, возможность делать любые вещи и явления «вирусными». В результате этого угасает не только аура вещей и явлений, но и наша потребность в ней, и в результате мы готовы смотреть концерт на экране смартфона.

– По этой же причине люди не знают, когда и где появился Интернет, каким было первое сообщение, – соглашается Клейнрок. – То, что им это безразлично, – интересный психологический и социологический момент. Это как с кислородом: никого не интересует, откуда он берется. Мне кажется, что современные студенты многое упускают, потому что не стремятся разобрать все на составные части. Вот эту штуку не разберешь, – стучит он по ноутбуку. – Где физический опыт? Увы, его больше нет. Они понятия не имеют, как работают вещи. Когда я в детстве собирал радиоприемники, то знал, с чем имею дело, знал, как они устроены и почему работают.

Таким образом, комната № 3420 представляет собой исключение, ведь уж в ней-то студентам-компьютерщикам приходится работать руками.

Я прошу Клейнрока рассказать мне о стоящих тут и там в его кабинете памятных вещах. Он вытаскивает из небольшой серой коробки, стоящей на картотечном шкафу, тот самый журнал, в котором был записан момент первого соединения компьютеров –