Сестры - [30]
Дядя Миша сказал:
«А к маме ты все равно зайди. Обязательно…»
Женя решила, что он бредит.
«Дядя Миша, мама далеко, ее тут нету. Вот вы поправитесь — и поедете к ней в Москву».
И осторожно погладила его руку.
Дядя Миша открыл глаза и тихо произнес:
«Нет, в Москве мне больше не бывать… Катюша, ты вот что… Сними, сними орден… Отдашь его матери…»
Женя испугалась:
«Что вы, дядя Миша, да мы в Москву вместе поедем!»
А он все свое:
«Нет, я не увижу Москву. И ты к маме зайди, непременно зайди. Ей легче будет от тебя узнать…»
Говорить ему было трудно, и он замолчал. Потом сказал еле слышно:
«Не забудешь? Чистые пруды, двенадцать «а», Токарева Анна Ивановна. Ее там все знают».
Женя стала снимать орден, а руки не слушаются…
Потом пришли санитары и унесли дядю Мишу. Женя знала, что его должны оперировать, и пошла к операционной палатке. Она долго напрасно ждала: дяди Миши все не было. А потом выбежала Соня, черные глаза ее были заплаканы.
«Молоденький такой… мальчик совсем…» — проговорила она, ни к кому не обращаясь, и закрыла лицо платком.
Женя бросилась к ней:
«Ну как? Что?»
Соня вытерла слезы:
«Кончился».
И вернулась в палатку.
А Женя вынула из кармана своей гимнастерки орден Отечественной войны. Как только поедет она в Москву, так сразу же зайдет к Анне Ивановне Токаревой, Чистые пруды, двенадцать «а». Никогда она этого адреса не забудет…
— Только я вот когда в Москву приехала…
Женя замолчала. Старушка смотрела прямо перед собой. Глаза ее были сухи. Рука судорожно мяла синюю кайму скатерти.
— А у тебя что же, родственники в Москве? — спросила немного погодя старушка.
— Нет, я в детском доме живу.
Токарева вздохнула:
— У чужих, говоришь… Вот оно что… Родных, значит, ни души?
— Сестра у меня осталась.
И Женя рассказала про Зину и про советы Вали из справочного бюро. Видно, такой уж день выдался у Жени — не могла она больше молчать!
— Покажи-ка, что это еще за адресные карточки?
Женя развернула пакет.
Старушка надела очки, стала рассматривать открытки.
— Найдем твою Зину! — отрезала она и сдвинула очки на лоб. — Вместе будем искать. Ты карточки надписывай, а я в управление схожу. Весь свет обшарим, а Зину найдем!
Тут в комнату вошел стриженый загорелый мальчик.
«Дяди Миши братишка», — подумала Женя — так мальчик напоминал знакомого ей лейтенанта.
— Футболист он у меня, — отрекомендовала старушка и показала на его сбитые, в ссадинах колени. — Хомич с Чистых прудов.
«Хомич» нахмурился, кивнул Жене. Быстро прошел к окну и стал рыться в ящике, где лежали какие-то гвозди, отвертка, сломанный фарфоровый изолятор.
— Витюшка, да ты знаешь, кто это? — сказала Антонина Степановна. — Она нам Мишин орден привезла.
— Где? — Мальчик кинулся к ордену, стал его рассматривать.
А бабушка вдруг поднялась с дивана:
— Эх, я старая! И чайку-то не предложила!
И засуетилась, захлопотала. Походка у нее была легкая, плавная, совсем бесшумная. Так иногда ходят очень полные люди.
— Сейчас я тебя вареньем угощу. Клубника в этом году уж очень удалась. Миша клубнику любил…
То и дело вытирая глаза фартуком, она включила электрическую плитку. Вышла и вернулась с алюминиевым чайником. Руки у нее дрожали, и она сплеснула из чайника воду. Плитка сердито отфыркнулась паром. Старушка открыла буфет, достала красивую пеструю чашку. Чашка жалобно задребезжала на блюдце — казалось, вот-вот упадет. А клубничное варенье из тонконогой вазочки ленивой струйкой потекло на белую накрахмаленную скатерть.
— Ничего… это ничего, — растерянно сказала Антонина Степановна. — Отстирается. — И налила чай.
Тем временем Витя забросал Женю вопросами, и ей пришлось снова рассказывать о своей встрече с лейтенантом Михаилом Токаревым.
Старушка слушала, вздыхала и один за другим намазывала вареньем ломти булки.
— Кушай, кушай, — приговаривала она. — Небось, у вас там, в детском доме, такого варенья не дадут.
— …Мы потом дядю Мишу сколько раз вспоминали! — закончила Женя. Она, кажется, все-все про него рассказала. И вдруг почувствовала, что страшно устала.
Ох, как не хотелось ей расставаться с бабушкой дяди Миши, которая вдруг стала ей точно родная! Но дольше нельзя было задерживаться.
— Бабуся, до свиданья! — Женя встала из-за стола. — Спокойной ночи!
— А тебе разрешили к нам-то? — спохватилась старушка и строго посмотрела на девочку. — Ты, наверное, и не отпрашивалась?
— Нет, разрешили. Я как вчера стала у Тамары Петровны к вам отпрашиваться, пришлось про орден сказать, и она сама мне велела скорее пойти. «Вот, — говорит, — сейчас мы с тобой дяде Саше письмо напишем, завтра пойдешь и бросишь его. А потом к Токаревым. И как же ты, Женя, — говорит, — мне еще в первый день про орден не сказала? Надо было сразу к ним, раз такое поручение!» А я Москвы еще не знала тогда и боялась, что меня не отпустят.
— Стало быть, все в порядке?
— Нет, в управление-то я не отпрашивалась, сама зашла, — сказала Женя. — Только я сразу как приду, так и признаюсь.
— Это ты правильно. А не накажет тебя Тамара Петровна?
Женя замялась:
— Не знаю…
Антонина Степановна отрезала от булки горбушку с золотой хрустящей корочкой, намазала вареньем. Получилось как пирожное.
— А если тебя захотят наказать, — проговорила она, завертывая «пирожное», — скажи, у родственников, мол, задержалась. Токаревы с Чистых тебе родня. А если все равно накажут, ко мне придешь! — Лицо старушки покраснело, и на нем вдруг заметнее стали прямые, решительные седые брови. — Так смотри, Евгения, в случае чего — приходи. Я тебе теперь, как и Витюшке, бабка.
