Сестры-близнецы, или Суд чести - [116]

На третий день следствия Ранке было предъявлено обвинение по статье 97 Военного уголовного кодекса: преступное нападение на вышестоящего офицера. Его перевезли в Кенигсберг, после чего начался судебный процесс военного суда. Одновременно генеральный прокурор Нитцке направил следственному судье земельного суда Алленштайна представление о выдаче ордера на арест Алексы фон Годенхаузен. Признательные показания Ранке давали достаточно оснований для обвинения ее в подстрекательстве к убийству супруга.

Вечером накануне ее ареста Николас уговорил Алексу поужинать с ним в саду одного из ресторанов на берегу Шпрее. Прошло уже три дня, как Ранке не показывался, и Алекса подозревала, что он вернулся в Алленштайн. С того времени, как он возник у фонарного столба, отношения между ней и Николасом стали довольно напряженными. Ложь или, скорее, умолчание правды угнетало обоих. Алекса прекрасно понимала, что все ее попытки уклониться от прямых ответов действовали на Николаса удручающе, но и не без оснований опасалась, что признайся она, и он ее оставит. У нее не было никаких сомнений, что с Ранке она погибнет. Он любил ее и поначалу был у нее в руках. Но чего она не могла предвидеть, так это то, что полностью держать себя в руках она не могла. Ночами на нее постоянно находили приступы страха. Проснувшись, она пыталась читать, но не могла сосредоточить внимание на тексте. Пробуя писать, она не была уверена ни в одном слове. Размышляя и пытаясь привести мысли в порядок, она оказывалась в каком-то лабиринте, выбраться из которого не было никакой надежды.

Еще в день смерти Ганса Гюнтера она заметила, что наступали моменты, когда она не полностью владела собой. Арест и затем осуждение Дмовски должны были ее как-то успокоить. Вместо этого ее мучили мысли о том, что он осужден, будучи невиновным. А затем ее начали терзать мысли о Ранке, об этом новом, другом Ранке, который больше не был воском в ее руках, а, наоборот, требовал полного подчинения.

Когда Николас был с ней, страх у нее полностью пропадал. Стремление и даже потребность быть с ним рядом не имели ничего общего с любовью или желанием близости, это было скорее отчаянным желанием больного получить морфий, который избавит его от боли.

Они все больше говорили друг с другом по-венгерски, пытаясь укрыться от всего, что омрачало их отношения. С начала их близости, весны 1907 года, она иногда принуждала себя говорить с ним по-немецки, потому что не хотела, чтобы это наводило его на воспоминания о Беате. Теперь же она находила утешение в том, что говорила с ним на языке, непонятном для окружающих.

Когда в то утро, в августе, в дверь позвонили, Алекса была еще в постели. Она провела ночь одна; Николас около полуночи отправился к себе домой, ему нужно было закончить доклад о маневрах в Баварии, в которых он принимал участие в качестве наблюдателя. Как обычно, когда она была одна, Алекса провела ужасную ночь: она спала мало и неспокойно, преследуемая во сне кошмарами.

Мария, бледная и растерянная, влетела в спальню и сообщила ей, что внизу стоят два полицейских с ордером на арест и что они хотят говорить с баронессой фон Годенхаузен. Она, Мария, сказала им, что такая здесь не проживает, но они ответили, что госпожа и есть баронесса фон Годенхаузен.

Алекса молча смотрела на нее. Она слышала слова, но смысл их до нее не доходил. Кажется, Мария упомянула об ордере на арест?

— Что нужно господам от меня? — спросила она.

Мария взволнованно повторила:

— Они из уголовного розыска с ордером на арест. Больше они ничего не сказали.

Алекса опустилась на подушку.

— Скажи им, что я не могу с ними говорить.

Мария оставалась непреклонной.

— Вы должны встать, сударыня, поймите же. У них ордер на арест! Наверное, вам придется с ними пойти!

Она поспешно принесла вещи Алексы, достала из шкафа выходное платье и помогла ей встать и одеться. Относительно того, что нужно было детективам, у Алексы не было никаких сомнений. Это был момент, которого она боялась со дня смерти Ганса Гюнтера, но она не ощущала никакой паники, а чувствовала даже некоторое облегчение. Наконец-то тот тяжелый, с трудом осязаемый смутный страх принимал конкретные очертания: два детектива были здесь и ее снова будут допрашивать по поводу убийства Ганса Гюнтера. Если она сможет держать себя в руках, она заморочит берлинским полицейским головы точно так же, как это удалось с капитаном Ивесом. Но быстро спуститься к полицейским не удалось: Мария долго возилась с ее прической.

Один из детективов был невысокого роста, коренаст и темноволос, другой — высокого роста, с преждевременно поседевшей головой, — он двигался не торопясь и с достоинством. Оба были вежливы, но немногословны. У них был приказ, доставить Алексу в Полицай-президиум на Александрплац.

Когда Ачекса спросила, кто ее обвиняет, коренастый полицейский только пожал плечами, а высокий сказал:

— На этот вопрос, госпожа баронесса, отвечать мы не имеем права.

— А если я откажусь пойти с вами?

Оба озабоченно переглянулись.

— Я бы вам этого не советовал, — предупредил коренастый своим тонким голосом, который никак не подходил к его телосложению. — Тогда мы вынуждены будем препроводить вас силой.