Сестрички не промах - [2]

Мышильда была в семье белой вороной, точнее мышью, и не белой, а рыжей. Рост у нее средний, а по нынешним меркам ниже среднего, а общий вид какой-то худосочный, наводящий на мысль о бледной немочи и прочих болезнях. Бюст и зад отсутствуют практически полностью, зато плечи торчат, точно вешалка в шифоньере. Ноги могли бы выглядеть вполне прилично, умей она ходить на них, но Мышильда любит высокие каблуки, при этом шаркает и бредет на полусогнутых. Лицом сестрица походит на подопытную белую мышь — востренькая, смышленая, с глазками-бусинками, светло-рыжими ресницами и бровями, пятнами веснушек по всей физиономии и неопределенного цвета волосами, собранными на затылке в тощий хвост. При такой внешности сестрица, ко всему прочему, всегда отличалась некоторой врожденной злокозненностью и склонностью к ехидству.

Мышильда просочилась в комнату, а я, взглянув на сестрицу, подумала в очередной раз: «В семье не без урода». Росли мы с ней как бы в одной семье, мама Мышильды, сестра моего отца, работала проводницей и часто отсутствовала, а ее отец, подобранный тетушкой на каком-то полустанке, лет через семь после рождения дочери поехал навестить родню, да так никогда больше и не возвратился в лоно семьи. Для лона семьи, впрочем, это была большая удача. Дядю я помнила смутно, но, надо полагать, Мышильда пошла в него, ибо не было в ней ничего от моей красавицы тетки.

— Поедем? — спросила сестрица, устраиваясь напротив меня; ко всему прочему, она дурно воспитана и вечно забывает здороваться.

— Здравствуй, — вздохнула я.

— Ну, здравствуй, — нахмурилась она, при этом ее нос стал до того остреньким, что мог бы с легкостью проткнуть крышку моего стола. Конечно, и из Мышильды моими стараниями вполне можно было бы состряпать нечто путное, но она неизменно отказывалась от моих услуг, предложенных от души и безвозмездно, исключительно с целью придать семье достойный вид, чем, естественно, раздражала меня еще больше.

Мышильда повертела головкой, постреляла глазками и спросила:

— Настроение плохое, да?

— Да, — кивнула я.

— А отчего?

— Иннокентий Павлович звонил. Хочет прыгнуть с балкона.

— Опять с вашего? Ну, это смешно, в конце концов.

— У него есть ключ от чердака.

— О Господи… И что?

— Дам ему еще шанс.

— Толку от этого не будет.

— Зато я чувствую себя такой благородной.

— Как это вообще можно: дать кому-то шанс стать мужчиной? Что это вообще значит?

— Это значит, не рыдать на моей груди трижды в день, по поводу, а также без повода.

— Может, ему в самом деле лучше на чердак слазить?

— Как ты можешь? — нахмурилась я. — Никогда не замечала за тобой особой кровожадности…

— Да я так… к примеру. И что, пойдешь жить к нему?

— С ума я сошла, что ли? Просто не знаю, что делать, — не выдержала я.

— Ага, — кивнула Мышильда и не без ехидства заметила:

— Я тебе сразу сказала: вы не пара и ничего путного из твоего замужества не выйдет. Как сказала, так и получилось.

— Точно. Накаркала, одним словом, — согласилась я.

— Я не каркаю. И вообще… где были твои глаза?

— На том же месте, где и сейчас, — вздохнула я и призадумалась.

Воспоминания унесли меня в тот день, когда я увидела последнего мужа впервые. Моя подруга судилась со своим мужем из-за имущества, которое требовалось разделить поровну, но у каждой из сторон были свои представления о половине, и дело застопорилось, вот тогда подружке и посоветовали адвоката, ловкого и чрезвычайно удачливого. Им оказался Бельский Иннокентий Павлович, мой дражайший супруг, ныне собирающийся в очередной раз упасть с балкона. Тогда он меня просто поразил: энергия била в нем через край. Остроумие прямо-таки сверкало, а о роли женщины в современном мире он говорил так, что выжимал из меня слезу. Само собой, я не смогла пройти мимо такого сокровища. Судебный процесс моей подруги он выиграл, а мы поженились.

Дома Кеша тоже много говорил: горячо и убежденно, правда, все больше о своей незавидной доле. Он уставал от работы и непонимания, ему требовался душевный комфорт и тихая пристань… Моя доля тоже стала через некоторое время незавидной, и я покинула его. С тех пор он затевал неудачные самоубийства, и мне приходилось несколько раз к нему возвращаться. Это было довольно громоздко, в том смысле, что, покидая нашу общую с Иннокентием Павловичем жилплощадь, я могла устроиться лишь в одном месте: нашей опять же общей с предпоследним мужем квартире. На это время мой предпоследний муж вынужден был переселяться в квартиру своей мамы, эта квартира пустовала, но располагалась у черта на куличках, что само по себе было неудобно. В общем, из-за глупого поведения последнего мужа мы с предпоследним находились в постоянных переездах, что, разумеется, настроения никому не прибавляло. Сейчас я не намерена была переезжать, даже если Иннокентий Павлович покажет мне ключ от чердака и заберется туда. Именно это я и сказала Мышильде. Та хмыкнула и полезла за сигаретами. Это худосочное создание имело бездну пороков, например, сестра без конца курила, чем доводила до бешенства меня, сторонницу здорового образа жизни. Я ткнула пальцем в табличку «Извините, у нас не курят», а Мышильда с кривой усмешкой сказала: