Сестренка - [16]

У брата торжествующий вид, да и мама, даром что верующая, будто говорит: посмотри, какой он хороший. Мне даже на секунду помыслился кощунственный бред: он ей рассказал, как надругался надо мной, а мама его поддержала. Конечно, и близко этого не было, но выражение маминого лица меня обескуражило чуть ли не больше, чем сам «подарок».

Я чувствую, как паника подбирается к горлу, а сердце оглушительно стучит. Мне кажется, что если я надену на себя этот чертов комплект, то умру прямо в эту минуту, не дожидаясь второй такой ночи, когда он ударит меня головой о железное изголовье кровати в пристройке бабушкиного дома…

Я бросаю комплект белья ему в лицо. Он захлебывается в этом сопливом шелке и собственной ярости. Отец перехватывает его руку, не дает ударить меня по лицу. Тогда он запирается в маленькой комнате и не выходит даже к бою курантов. Мать слезно просит брата «выйти встретить Новый год с семьей», а он делает музыку громче и громче.

«Ну что ты в самом деле, – наверное, что-то такое говорила мне тогда мама. – Да, может быть, такое белье носить пока рановато. Да, странно было от Юры ждать такого подарка. Слушай, а ведь наверняка этот комплект тебе по размеру. Нет, ну ты примерь. Не будешь? Ну и зря. Видишь, твой брат все-таки внимательный и заботливый. Вот, например, твой отец вряд ли в курсе, какой у меня размер одежды…»

…Это глупо, я знаю. Я уже большая и самостоятельная. Я могу все осознать и обдумать, твержу я себе. И все же, купить нижнее белье – это проблема для меня. Этикетки я сразу срезаю и никогда не покупаю ни шелк, ни кружево.

«Обожаю твои трусы со слонами», – сказал мне как-то Артем. Однажды он слишком грубо схватил меня во время секса. Меня затрясло:

– Ты что делаешь?

– Да ничего… А че такое?

И даже не отстранился.

– Одевайся и вали.

– А что я сделал-то?! Тебе больно было, что ли?

– Нет, не больно. Но меня не надо хватать.

– Да че ты завелась-то? Не, ну я понимаю, если б больно было, а так…

– Да вали ты уже на хрен! – И я вытолкнула его из себя. – Я ж тебе словами через рот говорю: Тёма. Меня. Нельзя. Хватать. Что тут непонятного?

Он гаденько улыбнулся:

– Всех, значит, можно хватать, а тебя нельзя?

– Никого нельзя!

– Не знаю, никто что-то не возмущался.

Чтобы он ушел, пришлось послать его. Он ответил мне отменным гарнизонным матом – а ведь его-то детство не в военных городках прошло. Даже дверь, которой он хлопнул, казалось, оскорбилась от моей наглости.

В тот вечер я нарушила диету и выпила пятьдесят граммов ликера. Сказала себе: я праздную право на то, чтобы мне было хорошо.

И мне было хорошо. Хотя могу ли я утверждать, что ощущения меня не обманули?

* * *

Порой воспоминания переполняли меня, как кофейная пена – турку. Все бы ничего, если б я могла кому-нибудь об этом рассказать. Но такого человека рядом долго не было.

Когда появилась Алиса, я смогла это артикулировать. Мое первое воспоминание – боль. Мне было года четыре. На дворе стоял октябрь или ноябрь – в общем, почти уже мертвая заполярная зима. Укутанная в шесть слоев одежды, я сижу на качелях и угрюмо смотрю на брата и его друга Мишку, которые дерутся на палках. Я хочу играть с ними, но, видимо, я уже тогда понимала, что проситься нет смысла – не возьмут.

Я пытаюсь раскачаться, но получается плохо: на ногах «репейные» рейтузы, да и сапоги жмут, никак не получается сделать ловкое движение. Мишка то ли услышал скрип качелей, то ли мое сосредоточенное и безуспешное пыхтение и начал меня раскачивать. Хорошо так, по-взрослому. Счастливые мурашки коснулись копчика.

Мое довольное лицо, по всей вероятности, не понравилось брату. Он схватился за качельное крепление и принялся раскачивать меня что есть силы. Я даже не успела испугаться – в следующую секунду почувствовала легкий толчок в спину и улетела на запорошенный снегом асфальт.

Меня отпустили из больницы в тот же день со швами на лбу. Ехала с родителями домой и твердила, не переставая твердила:

– Он столкнул меня с качели! Раскачал и толкнул!

– Не говори глупостей, – перебивала мама. – Зачем ему это делать?

– За то, что сильно раскачал тебя и не уследил, мы его уже наказали, – сказал папа.

Постепенно я научилась отвечать на удары, чем еще больше злила брата. Мама устало просила нас образумиться и наконец подружиться.

А папа говорил:

– Девочки не должны драться! Вот твоя подружка Катя Иткина – разве она бьет своего брата? Когда он обижает тебя, просто говори маме или мне, мы разберемся. Но зачем к нему лезть?

Мне хотелось ответить на это, что дядя Саша Иткин, наверное, не дает пощечин своей жене, но я сдерживалась – с детства чувствовала свою ответственность за общее настроение в семье. Однако с течением времени все яснее становилось, что моя сдержанность не дает никаких гарантий, что насилие может случиться в любой момент.

И хотя папа перестал впечатывать маму в стены, и ее лицо все реже краснело от его ладоней, на отношении брата ко мне это не сказывалось. А ведь почти все детство я втайне надеялась, что если папа станет хорошим, то и он – тоже.

Конечно, зря.

Когда брат бил меня, то часто говорил, что это за то, что отец меня любит больше, чем его. Мне хотелось орать: «Да никого он не любит, кроме водки и своих друзей!» – но я молчала. В какой-то степени это было мне руку – пусть Юрка думает, что за меня есть кому заступиться. Но это было враньем.