Сестренка - [13]

Конечно, мне стало противно, когда я осознал, что сделал. Мне и сейчас противно, если я вспоминаю. Но что, если стыд навязан мне обществом, культурой, а я не чувствую этого на самом деле? Иногда мне мерзко, а иногда я рад, что сделал тогда то, на что она никак не смогла ответить.

Ты куда уходишь? Настолько это ужасно? Тебе ее жалко? Кто она, ты говоришь? Жертва? Ха-ха. Я тебе сейчас расскажу про эту жертву. Ну, сядь, пожалуйста. Послушай. Меня ведь больше никто слушать не станет.

* * *

На следующий день мы оба сделали вид, что ничего не случилось. Бабушка, конечно, ни сном ни духом.

Мы с Юлей никогда об этом не говорили, даже если оказывались наедине. Но та ночь действительно изменила ее жизнь. Я понял это не сейчас. Смутное ощущение, что я сломал ее (а значит, победил), появилось у меня уже через полгода после того, что случилось.

Той зимой я, уже студент военного вуза, приехал на каникулы в родительский дом. Самое смешное, что я заблудился тогда. Мама, папа и Юлька переехали в новый город и осели там с полгода как. Отец вышел на пенсию и купил квартиру, а я там ни разу не успел еще побывать.

Я знал, что с автобусной остановки идти буквально минут десять, но всякий раз заворачивал куда-то не туда в этих бетонных тоннелях. За домами поблескивала речка. Речка эта знаешь как называется? Двоедушница. Я подумал – отличное название.

Наверное, я тоже двоедушник – мало кто представляет, что у меня внутри. Я всерьез разочаровался в офицерском будущем – ну, помнишь, я говорил, что не хочу подчиняться? В первые же месяцы в военном вузе я понял, что придется это делать, и думал – не вынесу. Ненавидел начальство и преподавателей, и чем больше ненавидел, тем старательнее изображал, как сильно хочу служить Родине – аккуратно готовился ко всем предметам, подтянулся в спорте, возобновил занятия самбо.

Так вот, остановился перекурить у речки. И вдруг вижу – валяется сапог женский небольшого размера. Совсем, между прочим, новый. Я сразу заглянул в кусты – по законам детективного жанра там должно было лежать бездыханное тело. Но нет.

Я спросил у прохожего с болонкой, где нужный мне дом, и вскоре уже звонил в домофон. В квартире была только Юлька.

– Где мама? – спросил я.

– Не знаю, – не поднимая глаз от ноутбука, ответила Юлька. – В церкви, наверное, где ей быть? Или пошла тебя встречать.

– Разминулись мы, наверное…

– Разминулись вы, наверное.

– Как дела? – Я бросил ей вопрос, ожидая, что она ответит колкостью или матом.

«А вдруг рассказала все-таки родителям или еще кому-то?» – такая мысль тоже, признаюсь, проскользнула.

Но она выдала что-то вроде:

– Дела? Да ничего…

«Не о чем мне волноваться, – подумал я тогда. – Надо обо всем окончательно забыть и строить свою жизнь».

И тут открылась дверь. Зашла мама, а вслед за ней – полицейский, или они тогда еще милиционерами были?..

– Юля, вот товарищ милиционер говорит, что на тебя Прошина Аня заявление написала…

Я не верил своим ушам. Оказалось, девочка из соседнего дома («жирная дура с красной рожей», как охарактеризовала ее сестра) купила такие же сапоги, как у Юльки. Та ей сказала, чтобы она в школу их не носила. Девочка, понятно, продолжила в них ходить. Тогда Юлька и две ее подужки подкараулили бедолагу, избили и угрожали утопить, если та не выбросит сапоги в реку. Девочка утопила только правый. Левый остался валяться на берегу – его я и видел.

Папа дал этим Прошиным денег, заявление они забрали. Юльку во второй раз в жизни он выпорол ремнем.

Мама повезла сестру к старцу – она к тому времени основательно помешалась на этих монастырях, – но Юлька вышла на какой-то полузаброшенной станции в соседней области, стоило маме уснуть. Домой Юлька вернулась на попутке. Ее привез какой-то армянин, который долго распылялся у нас на кухне о распущенности русских девушек.

* * *

В дальнейшем я предпочел отдалиться от семьи настолько, насколько возможно. Меня раздражали православие матери и пьянство отца, а за Юльку вообще было стыдно: вскоре после того случая с сапогами ее все-таки поставили на учет в инспекции по делам несовершеннолетних. За ней закрепилась слава заводилы среди местных быдло-девчонок. К окончанию школы, правда, она вроде как взялась за ум: не только перестала драться, но и выправила оценки.

Перед получением диплома я с удивлением узнал, что папа устроил меня в военную часть в том городе, где они и обосновались пять лет назад. Я говорил, что не прочь уехать куда-нибудь, как он в юности, но отец был непреклонен:

– Пока ты жил с нами, вы с Юлей хоть и не ладили, но она, по крайней мере, вела себя относительно нормально.

– Так сейчас-то все уже хорошо, – попробовал возразить я.

– Ничего хорошего, – сказал папа. – Теперь она плачет каждый день и постоянно ест.

– Я-то тут при чем?!

– Ну, Юрочка, – начала мама. – У вас же вроде наладились отношения. Я имею в виду, более или менее. Чего перебирать эти детские обиды? Вы же можете относиться друг к другу по-доброму. Мы с папой стараемся сейчас не ругаться и видим, что она меньше расстраивается. Может, если в семье будет мир, все наладится? Мы проходили психолога, когда Юлю на учет поставили, так вот, она сказала, что агрессия всегда родом из семьи.