Сестра сна - [52]

Во время игры на органе в Фельдберге, поделился он, ему стало ясно, что Эльзбет он любит лишь вполсердца. Потому-то Господь и не дает им соединиться. Слишком слабым и неполным было чувство. Его так называемая любовь не что иное, как ложь, сменяемая душевной вялостью. Как, с дрожью в голосе говорил он, может человек с чистым сердцем утверждать, что полюбил женщину на всю жизнь, если любовь его живет только днем и так же коротка, как и мысль о ней? В этом нет правды. Ведь кто забывается сном, забывает и любовь. Это состояние временной смерти, недаром же смерть и сон называют сестрой и братом. Стало быть, сон — просто расточительство, а потому и грех. За проспанное время человеку придется расплачиваться в чистилище. Поэтому он, Элиас, решил жить по-новому, вовсе не зная сна. И эта новая, бессонная жизнь принесет ему любовь Эльзбет и станет залогом вечного блаженства на небесах.

Петер почувствовал, что сказано все. Элиас расстелил одежду на краю камня и лег. Потом послюнявил лист дурмана и скатал из него крошечную палочку. При этом он рассмеялся и сказал, что сам себе напоминает старую клячу отца, которая выходила из дремоты лишь после того, как ей засовывали в задницу вот эти листочки. Петер сделал еще одну напрасную попытку отговорить друга от безумного плана, но Элиас с полным равнодушием рассмеялся. А теперь пусть идет, грубо прикрикнул он на Петера, пусть выспится хорошенько: через две или три ночи он должен быть бодрым, чтобы смотреть за ним, за Элиасом. Он взял кустик красавки, ободрал его рукой, набрав пригоршню ягод, и проглотил половину.

Действие сказалось скоро. Через полчаса после ухода Петера Элиас впал в сильную эйфорию. Он запел, поднялся и начал танцевать под мелодию своей песни. Потом вдруг по телу пошли судороги, и наконец он разразился долгим плачем.

К вечеру успокоился, но почувствовал смертельную усталость. Голова бессильно свесилась на грудь, и когда он понял, что на несколько минут поддался дремоте, он стал громко проклинать себя и бросился в ручей, подняв такой шум и плеск, будто в воду бухнулся здоровенный олень. Именно так ему показалось, ибо он решил, что прибавил в весе.

На рассвете, когда на листья деревьев упали первые яркие лучи, Элиаса охватила уже мания преследования. В трепещущей листве виделись ему какие-то мохнатые создания с маленькими, но острозубыми пастями. Эти злобные существа заполонили собой все пространство; они прыгали, носились, пикировали ему на голову, но все же не касались ее. После второй бессонной ночи слух его, кажется, обострился, а вот зрение ослабло.

Когда солнце было уже высоко, Петер опять спустился к гладкому камню, но Элиаса там не нашел. На камне лежали только веревка и сюртук. Петер прождал более часа, то и дело криком призывая друга, но напрасно. Он отправился назад в надоеде, что Элиас отступился от своего замысла. Вечером Петер подкрался к дому Элиаса и бросил камешек в столь знакомое окошко, но никакого ответа не последовало, и Петер запечалился. Он тут лее поспешил к Эммеру, но и на этот раз не нашел Элиаса.

Три дня и три ночи пропадал Элиас. На четвертое утро Петер уже решил нарушить клятву, собрать дюжину мужиков и в полдень отправиться с ними на поиски. Но до этого дело не дошло — Петер еще раз спустился к камню и тут увидел своего друга. Наблюдая за ним из укрытия, Петер убедился, что Элиас не в состоянии даже сидеть, и понял, что он так и не смыкал глаз.

— Где ты пропадал? — крикнул Петер, но Элиас, казалось, не услышал его. Он крикнул еще громче и увидел, как лицо друга искажает гримаса боли. После долгих попыток добиться ответа и домыслить обрывки слов, удалось все же выяснить, что Элиас поднимался на Кугельберг, самую высокую в этих местах гору, заблудился и совсем недавно нашел обратную дорогу.

Даже в состоянии необычайной усталости Элиас мог бы ясно и четко говорить, но опьяняющее действие мухомора вкупе с дурманом мучительно затрудняло речь. Губы распухли, рот перекосился и омертвел. Слово удавалось выдавить далеко не сразу. Он кое-как объяснил другу, что уже не в силах сам довести свое дело до конца. Пусть Петер поднимет его и привяжет к стволу молодого ясеня. Как же может он показаться на глаза Эльзбет и сказать, что любит ее всю жизнь, если не в состоянии бодрствовать? Петер поднял истощенное тело и сильными руками привязал его к дереву. Элиаса мучила жажда, он всегда пил много воды. Петер нежно поднес к его губам пригоршню. Элиас сделал несколько глотков, но через пару минут его вырвало.

В полдень, когда зной стоял даже в тенистых местах, Элиас почувствовал возбуждающее действие трав, силы, казалось, вернулись к нему. По крайней мере, речь его стала разборчивее. Он даже сказал со смехом, что сон крадет у человека самое прекрасное время в жизни. У него такое ощущение, что время — нечто более продолжительное, чем обычно думают. То, что раньше казалось ему мгновением, теперь растягивается в бесконечность утра. И он совершенно серьезно спросил Петера, как тот представляет себе мгновения, из которых состоит вечность. Петер на вопрос не ответил, он лишь набросил на голову и грудь Элиаса мокрый сюртук, чтобы уберечь от перегрева. Теперь голос доносился из-под сюртука, Элиас говорил, что мгновение вечности составляет семь или восемь таких отрезков времени, какие тянутся от раннего утра до полудня. Может быть, меньше. Но три-то уж точно. Теперь уж Петер неотлучно находился возле привязанного к дереву друга. Лишь по вечерам он бегал домой подоить корову и, не мешкая, возвращался к камню. Элиас просил время от времени поколачивать себя по щекам, по ногам, а если надо — давать затрещину. Он требовал красавки, воды, листьев дурмана в задний проход. Он говорил, что больше не может стоять, пусть Петер отвяжет его. Тот терпеливо исполнял все просьбы, помогал Элиасу сделать несколько шагов, совал ему в губы ягоды и вновь крепко привязывал бессильное тело к дереву. Петер должен был обвязать голову мученика веревкой, конец ее закинуть за сук, натянуть и привязать к собственным щиколоткам. Так, по словам Элиаса, было бы легче им обоим бодрствовать ночью. Если голова привязанного будет клониться, Петер, конечно же, почувствует это, проснется и разбудит Элиаса, пусть даже причинив ему боль, ведь спящий не может любить.