Сестра морского льва - [29]
ГЛАВА III
КАЛАНИЙ НАЧАЛЬНИК
ДОМ ПЕСЦА
— Бич, старина, ну что же ты?
Минут уж десять Волков мял и тискал псу живот, дул в ноздри. Никаких признаков жизни... Закусив губу, Алька стояла рядом на коленях, на ее осунувшемся лице блестели сырые дорожки. Схватив пса за лапы, Волков поднял его и встряхнул. Голова Бича мотнулась, как у тряпочной куклы. Волков встряхнул еще раз — из пасти пса вдруг полилась мутная вода, и Бич кашлянул. Волков опустил его на гальку и стал опять разводить и сводить ему лапы. Приговаривая какие-то ласковые слова, девочка гладила мокрую, обсыпанную песком морду Бича. Шевельнувшись, пес открыл страдающие глаза, потом, покачиваясь, поднялся на трясущихся лапах и даже попытался залаять, мол, все нормально... глотнул, правда, немного соленой водички, однако кто из настоящих моряков не испробовал в жизни хоть раз этой горечи? Но вместо бодрого лая Бич начал икать.
— Бич! Хороший мой песик! — затормошила его Алька. — Волк, он не умрет?
— Поикает и оживет, — с уверенностью сказал Волков.
— Бе-едненький, ма-аленький... — запела девочка, беря пса на руки. — Идем.
Едва приметная в сырой траве дорожка вела к Дому Песца. Черт побери, так что же он скажет Ленке, когда они увидятся? Надо бухнуть что-то такое... Гм... Вот что он скажет: «Эй, есть тут кто в хижине? И горит ли огонь в камине? Трубка моя погасла...» Да-да, а то будут стоять как два дурака и молчать, словно швартовые тумбы.
— Глядите-ка, Черномордый уже тут, — сказала Алька. — Черномордик, ты нас не тронешь? Ты разрешишь нам пожить в бухте, а?
Песец лежал на плахе перед порогом дома. Завидя людей, он показал два ряда острых зубов. Присев, Алька опустила Бича на тропку, желая не унижать его собачьего достоинства перед песцом: с каких это пор отважных морских псов носят на руках? Но Бич, увидя хозяина бухты, застонав, повалился на бок. А тут еще песчиха появилась. Тощая, страшненькая, вся в клочьях свалявшейся шерсти, она вылезла из норы под углом дома, заворчала на супруга и легла с ним рядом. Песцы были настроены недружелюбно. Волков наклонился за щепкой, и оба зверя, не желая осложнять отношений, задрав хвосты, шмыгнули в нору. Желтые глаза сверкнули из темноты; зашуршало там что-то, а потом послышались сварливые голоса. Похоже, что песчиха выговаривала Черномордому за то, что он привел людей, хотя, конечно же, все было не так, и ей, песчихе, это было ясно. Но надо же к чему-нибудь придраться? Вначале песец оправдывался скучным, гнусавым голосом, потом взвизгнул, выскочил из норы и скрылся в зарослях борщевика. Видимо, его супружеская жизнь не изобиловала счастливыми минутами.
— Песчата у мамки. Слышите, попискивают? — сказала девочка. — Тут у нас всех песчих «мамками» или «маньками» зовут. Ох они и злые, песчихи, когда у них маленькие! Ну что же вы встали?
Дом был не заперт, да и от кого тут запирать двери? Волков вошел в кухню и увидел возле печки топчан, застланный серым одеялом, а направо — дверь в комнату. Там было тихо. Положив Бича на пол, Алька кинулась мимо него, толкнула дверь, вбежала в комнату и выкрикнула:
— Она уже опять куда-то убежала! И дяди Бори нет...
Волков шагнул в комнату, усмехнулся: «...горит ли огонь в камине...» Стоял тут самодельный, грубо сбитый стол, заваленный книгами и тетрадями; на двух полках жались друг к дружке чучела птиц, а справа на стене висели три золотисто-бурые каланьи шкуры.
— Может, ее тут и не было, — сказал Волков. — С чего ты взяла?
— Ну да, не было! — расстроенно откликнулась Алька. — Она все время тут бывает. Побудет на Большом лежбище, потом побежит в Урилью, а потом сюда... — Она вздохнула, мотнув головой, откинула за плечи волосы и засмеялась: в комнату совершенно нормальной бодрой походкой вошел Бич. Сунувшись под койку, он шумно обнюхал углы, вылез и, увидев шкуры, зарычал. Алька провела ладонью по мягкой густой шерсти и прижалась к шкуре лицом. Она что-то говорила, объясняла, но Волков не слышал ее: он увидел фотографию Лены. Вставленная в самодельную рамку, фотография была прибита к стенке над столом.
...— вы только потрогайте, какой это мех! — тараторила девочка. — Ну потрогайте же. Каланы — это как люди. Говорят, что был такой народец человечий, но их... Бич, отойди... Во-олк?
— Да-да... я слушаю, — он мельком взглянул на Альку и с чувством странного разочарования стал разглядывать фотографию. В его памяти жила шумная, стремительная, взбалмошная девчонка; девчонка чертовски красивая, смуглая, будто опаленная огнем костров, которые они жгли ночами среди скал на побережье, с глазами такими жаркими, что их свет он видел даже в абсолютной темноте, а с фотографии на него смотрело почти незнакомое, сердитое, пожалуй, даже злое лицо идущей против ветра женщины. Вернее, ветер дул сбоку, и распущенные волосы сбились в сторону, а отдельные пряди захлестнули лицо, и женщина, чуть прищурив глаза, глядела через них, как через ширму. М-да, все же пятнадцать лет — это пятнадцать лет. И все же ему хотелось смотреть и смотреть на этот снимок.
— ...но их давно-давно преследовали другие, злые люди, и тогда они превратились в каланов. По-алеутски «калан» и означает «человек». Во-олк?!
