Темная, длинная декабрьская ночь кажется бесконечной. Шорох Нютиных шагов не может потревожить больных. Измученные, изможденные, вытянувшиеся, как у мертвецов, лица поражают своей бледностью при слабом свете лампы. У других, напротив того, щеки горят темным болезненным румянцем. У этих горячка свирепствует с неудержимой силой. Дико блуждающие глаза, всклокоченные волосы и багровое лицо с надувшимися на лбу жилами одного из больных на крайней койке особенно смущают Нюту. Это самый беспокойный больной, доставленный сюда в вечер Розочкина рождения: молодой студент-медик последнего курса. У него жестокая горячка. Он все время без сознания. То рвется с постели, выкрикивая страшные, дикие угрозы и бешено сверкая горящими больным огнем глазами, то лежит по целым часам странно затихший в глубоком обмороке, и с мучительной молодой настойчивостью борется со смертью. Его зовут Николай Кручинин, ему двадцать шесть лет.
Когда доктор Козлов обходил сегодня больных вечерним обходом, он особенно долго и тщательно осматривал молодого человека.
— Серьезное положение… Исключительно тяжелый случай, — бурчал он себе под нос и, кинув мимолетный взгляд на Нюту, сказал:
— В виду особо резкого и быстрого хода болезни я ночью еще зайду, сестрица. Очень серьезный случай.
Нюта знала, что означали эти слова: по ночам Валентин Петрович навещал только особенно тяжелых больных, обреченных на смерть.
— Если заметите, что силы будут падать, сделайте ему вспрыскивание камфары, — наказывал он, уходя. — А если снова начнет буянить, прикажите надеть горячечную рубашку, сестра.
Больной, действительно, был неспокоен. Он бился то и дело на своей узкой койке и кричал:
— Отпустите меня… Что я вам пленник, что ли!?. Да выпустите же, вам говорят!
Нюта быстро подошла к нему, наклонилась над его лицом, худеньким, заканчивающимся мягко курчавившейся русой бородкой. Голубые глаза студента, такие светлые днем, теперь были черные, как уголья, и, глубоко запав в провалившихся орбитах, угрожающе горели горячечным блеском.
— Кто вы такая? — грубо, почти во весь голос, крикнул он Нюте. — Что вам надо от меня?
— Я хочу вам дать успокоительного, больной. Я сестра и пришла вам помочь.
— Что такое!? Вы сестра, вы, ха-ха-ха! Ловко же вы обманываете меня… Какая же вы сестра… Вы — тюремщица. У меня есть сестра Сонечка… Она там, у матери, в деревне… А вы — моя мучительница… Вы мучите, терзаете меня… Зачем у вас нож в руке?.. Я вижу, о, я вижу отлично! Вы не проведете меня!..
— Бог с вами… что вы говорите, голубчик. Это не нож, а градусник, термометр… видите, я хочу измерить вам температуру, — тихим, кротким, увещевающим голосом говорила Нюта.
Но больной уже же нуждался в объяснении. Он снова затих, впал снова в обычное продолжительное забытье.
Нюта смерила температуру тела, поднесла градусник к лампочке и ужаснулась. Ртуть показывала 41.
— Надо ванну, — мысленно произнесла Нюта и нажала кнопку электрического звонка.
— Позовите помощника и отвезите больного в ванну, — приказала она вошедшему служителю, бесшумно и не суетливо приготовляя больного.
Появились носилки, и Кручинина унесли.
* * *
Всю ночь билась с юношей Нюта.
Приходил д-р Козлов, дал новые предписания и, уходя, ободрил Нюту двумя-тремя ласковыми словами, но прибавил, что больной студент, очевидно, умрет. Нюта была как во сне. На Кручинина надели смирительную рубашку, так как он все метался, порываясь вскочить с койки и куда-то бежать, и Нюта никак не могла справиться с ним собственными силами.
В смирительной рубашке Кручинин снова затих.
Тоненьким, жалобным больным голосом он молил то и дело Нюту.
— Снимите с меня эту гадость… Не могу… она меня душит… Не буду больше метаться… Клянусь вам, никуда не уйду… Развяжите меня, руки, ноги… — А потом, снова впадая в забытье, кричал.
— Мама… Сонечка… Это вы? Я так рад, что вы приехали, так рад. Только отчего у тебя такие глаза, Соня?.. Точно фонари. Или как у волка… Ты волк, Соня, настоящий волк… Пустите меня! Пустите!.. Душит меня, душит, помогите мне!.. — кричал он, обуреваемый безумием недуга, и его тело высоко подпрыгивало от постели.
Нюта ни на минуту не покидала его. Она давала ему успокоительное, меняла лед на голове, поила лекарствами. И добивалась-таки отчасти, что больной затихал.
* * *
Больной затих. Он так трогательно просил освободить его от смирительной рубашки, что Нюта не могла отказать ему и развязала руки и ноги молодого человека. Теперь, после прохладной ванны, температура тела спала, и юноша как будто задремал. Несколько успокоенная этим, Нюта могла хоть немного отдохнуть, присесть на стул и насладиться коротким покоем. Оправив сбившееся одеяло на соседе Кручинина, — старике мастеровом Федорове, считавшемся выздоравливающим, напоив проснувшегося молодого мальчика, извозчика Микутова, Нюта не без удовольствия опустилась на стул. Ее усталые ноги ныли… Голова, отяжелевшая от бессонницы, клонилась на грудь… Веки сами собой опустились… Она не дремала, нет… а только отдалась охватившему ее сладкому состоянию покоя.
Чья-то грубая, жесткая рука опустилась на плечо девушки. А сипловатый мужской голос произнес у ее уха:
