Сестра Харуна-ар-Рашида - [19]
— Что ж, пожалуй… — согласился повеселевший Фадль.
Помещение для певиц было не похоже на то, в котором ютились девушки из Табаристана. Просторная, убранная подушками и коврами комната выглядела богато, воздух был напоен ароматом мускуса и сандала, рабыни пестро наряжены. На той, что сидела поближе к дверям, была надета тонкая розовая гиляля, поверх которой наброшена легкая накидка, выкрашенная диким шафраном в приятный желтый цвет. Волосы у девушки были черные, как безлунная летняя ночь, тщательно ухоженные, окуренные благовониями, кожа лица поражала белизной и была чиста, словно горный хрусталь. Голову прикрывала расшитая вуаль, с висков свешивались две тоненькие короткие косички, на концах которых красовались рубины, на лбу — затейливая тугра, а шею обвивала нитка сердоликовых бус.
— Встань, Карнафлэ! — ласково приказал Фанхас, едва переступив порог. — К нам пожаловал достойнейший аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Ты, разумеется, слышала о нем, дитя мое. Поцелуй руку нашего повелителя!
Рабыня с округлыми бедрами приподнялась с ковра, на котором сидела. Но она не рассчитала сил и снова опустилась на подушку.
Поэт сказал:
Девушка оперлась на руку и грациозно поднялась. С виноватой улыбкой подошла к гостю, склонилась для поцелуя, но тот убрал руку, с нескрываемым восхищением оглядывая рабыню: ее лицо, грудь, талию, обтянутые шелковыми шальварами ноги.
Фанхас был на верху блаженства: барыш предвиделся знатный.
— Желает ли мой повелитель побеседовать с Карнафлэ? — предложил он. — Моя воспитанница неплохо владеет арабским языком.
Фадль обратился к девушке с церемонным приветствием. Она ответила в том же духе, применив витиеватый классический оборот речи. Он уловил легкий акцент и спросил работорговца:
— Она из Басры? По внешности никогда бы не подумал…
— Нет, нет, мой повелитель! До уроженок Басры мы не дошли, — заверил Фанхас и принялся пространно рассказывать историю рабыни: — Карнафлэ — грузинка. Ее купили давно, но детство, как изволил заметить достойнейший из достойнейших, она действительно провела в окрестностях Басры. Ребенком Карнафлэ была похожа на тех неотесанных, полудиких девочек, с которых начался сегодняшний осмотр. Ничтожный слуга моего гостя первым заметил красоту и способности бедной крошки. Ей ведь тогда было лет десять, не больше. Ах, как она была грязна и измучена! Я приучил ее к чистоте, нанял одного учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума любого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате. Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя воспитанница занималась музыкой. Мой повелитель знает, как трудно чужеземке усвоить нашу манеру пения. Ныне Карнафлэ — самая изысканная рабыня в Багдаде. Я уверен — у нее нет достойных соперниц даже при дворе эмира правоверных!
Молча слушая Фанхаса, набивавшего рабыне цену, Фадль наблюдал за девушкой. Когда мужчины завели между собой разговор, Карнафлэ, как и требовалось, учтиво отошла в сторону. Затем сняла висевшую на стене лютню. Невзначай соскользнувшая накидка обнажила нежное, розовато-белое, соблазнительное предплечье и кисть, украшенные суварами и думлюджами.
Когда работорговец наконец догадался умолкнуть, Фадль проговорил:
— Ты уверял, любезный, будто она разбирается в поэзии, умеет исполнять стихи.
— Что прикажет мой повелитель? Может быть, достойнейшего из достойнейших не затруднит взглянуть на вышивку, что покрывает ее накидку. Это собственное сочинение Карнафлэ.
Фаворит престолонаследника шагнул к рабыне. Золотыми буквами арабской вязи на накидке было вышито четверостишие:
— Отличная вышивка! — воскликнул Фадль. — Но у красавицы, как я погляжу, столь же восхитительно и все остальное. Какие у нее глаза! Как оттеняет тугра их блеск! Насколько изобретателен был тот, кто надумал украсить лоб женщины драгоценными камнями!
— Я полагаю, достойнейший из достойнейших намекает на несравненную Алийю? — вставил Фанхас.
— Намекаю? Ах, да… Не правда ли, любезный, удачная мысль посетила младшую сестру эмира правоверных?
— Такая удачная, что и слов нет! Но если мой повелитель пожелает, я расскажу ему, как это случилось.
— Что ж, любопытно.
— Говорят, будто у Алийи при всех ее достоинствах, подобных которым трудно сыскать, есть один недостаток — большой лоб. О, достойнейший из достойнейших, как это ужасно! Сестра эмира правоверных — и вдруг с большим лбом, который портит ее красоту, безобразит, наконец уродует! И вот Алийе пришла великолепная мысль: носить украшения не на голове, как это делается повсюду, а прямо на лбу! Ни одна женщина в мире не смогла до этого додуматься! [5]
Фадль не сводил восхищенного взгляда с Карнафлэ. Девушка, как ни в чем не бывало, настраивала лютню. Участь ее была решена.
