Сестра - [3]

В коттедже очень тихо. Ставлю грампластинку. Нина Симон бодра духом. Я рада, что хоть у кого-то из нас все в порядке. Дэн загружает музыку из Интернета, но я нахожу утешение в старомодных вещах, с которыми выросла, пускай даже мой дедушка более современен, чем я сейчас, с его акустической док-станцией и блюрей-плеером. Я плюхаюсь на коричневый кожаный диван, утопая в мягких разномастных подушках. Виниловая пластинка крутится и крутится, потрескивая и шипя, требуя внимания, прямо как мои воспоминания.

Не верится, что прошло семь лет с тех пор, как мы переехали в этот коттедж. Тогда мне было больше не о чем беспокоиться, моя жизнь наконец-то потекла так, как было задумано, и я немного зациклилась на декоративных тканях и обивочных материалах. Дэн закатывал глаза всякий раз, как я приносила в дом новую диванную подушку. Он забирал ее у меня и кружил с ней в танце по гостиной.

Я напевала в такт, а он принимался щекотать меня, и мы валились на пол, стягивая друг с друга одежду, пока он не оказывался на мне, во мне и моя спина начинала гореть от трения о шершавый красный ковролин, который мы со временем заменили ворсистым ковром шоколадного цвета. Потом мы уютно устраивались на разноцветном покрывале, украшавшем спинку дивана, и ели гавайскую пиццу. Я предлагала Дэну заказать пиццу «Пепперони» – он никогда не понимал присутствия фруктов в острой пище, но знал, что я обожаю сочетание сладкого и соленого.

Сейчас кажется, что прошла вечность с тех пор, как мы так смеялись. Так любили. Горе развело нас, словно отталкивающиеся однополюсные магниты: как бы упорно мы ни старались дотянуться друг до друга, между нами существует пропасть, которую мы не в состоянии преодолеть.

Миттенс приподнимается, выгибая спину и выпрямляя ноги, напоминая мне, что я пропустила еще одно занятие по йоге. Ничто так не разъедает, как чувство вины, оно опустошает тебя изнутри. Мне ли не знать: меня постоянно терзают угрызения совести, мне бы следовало родиться католичкой. Миттенс спрыгивает с табурета, так грациозно, как умеют только кошки, и с мяуканьем «Покорми меня немедленно» трется головой о мои икры.

Я тащусь за ней в кухню. Здесь пахнет пережженным маслом, и раковина, которую я оставляла чистой и блестящей, теперь наполовину залита стоячей водой. Из нее, словно дорожный указатель, торчит ручка кастрюльки: помой меня. Я наклоняюсь над раковиной и приоткрываю раздвижное окно. Из сада за домом сквозит ледяной воздух; на завтра обещают снег. Я включаю чайник, подбираю половинки яичной скорлупы – остатки белка липкой слизью тянутся по деревянной поверхности кухонной стойки – и выбрасываю их в переполненный педальный бачок для мусора. Позже мне придется вынести мусор. Вытираю рабочую поверхность и споласкиваю чашку, снова досадуя на то, что Дэн берет новую всякий раз, как готовит себе какой-то напиток. У нас нет посудомоечной машины – если не считать меня, конечно. Я уверена, Дэн считает меня таковой. Наша кухня крохотная. «Компактная, но функциональная», как сказал бы Дэн, если бы наш дом был из числа тех, которые он продает. У нас почти нет места для шкафчиков, но зато есть чудесная кладовка, вмещающая все, что нам нужно.

Я сую руку в металлическую банку для хранения чая, чувствую холодный металл днища. Открываю дверцу холодильника, и лампочка освещает почти пустые полки. Что можно сделать из полбанки козьего сыра и высохшего красного перца? Дэн придет домой после футбола, ожидая, что его ждет обед. Вообще-то это несправедливо, он никогда не просит меня готовить – просто предполагается, что я буду это делать. Я это всегда и делаю. Отгоняю воспоминание о том времени, о котором мы больше не говорим. О времени, когда я с трудом управлялась с духовкой. Теперь я с ней управляюсь. На самом деле.

Я добавляю «чайные пакетики» в бесконечный список продуктов, прикрепленный на холодильнике магнитом с надписью «СТОП» и изображением свиньи. Дэн купил мне этот магнит в прошлом году, как он выразился, в качестве поддержки, когда я разуверилась еще в одной диете. Глянцевые журналы, которые я сосредоточенно изучаю, не помогают. На одной странице они сообщают, что у меня среднестатистический для британской женщины размер, что женщина четырнадцатого размера не толстая, но при этом на следующей странице печатают фотографии изможденных моделей с выпирающими ключицами и ввалившимися щеками. Я держу магнит как постоянное напоминание, что мне надо сбросить десять фунтов. Мне никогда это не удается.

Миттенс вьется у меня между ног, призывая поднять с пола ее пустую миску. В шкафчике остался один пакетик кошачьего корма. Я вытряхиваю его в миску и отмеряю кошачье печенье, а Миттенс тем временем нетерпеливо мяучит.

Наблюдаю, как самозабвенно она ест – так умеют только животные. Она была таким утешением для меня после смерти Чарли, ее молчание успокаивало больше, чем неуклюжие слова Дэна. Я не собиралась заводить домашнее животное, но три года назад кошка бабушкиной соседки принесла шестерых котят, а я пошла туда сделать несколько снимков, чтобы показать в детском саду, где я работаю. Котята были прелестные, и, когда самая маленькая кошечка взобралась мне на колени и там уснула, меня легко уговорили забрать ее домой. Я отнесла ее в свою подержанную «Фиесту». Она сидела на пассажирском сиденье в коробке из-под чипсов «Уолкерс», застеленной выцветшим розовым одеялом, и жмурилась на никогда прежде не виденное солнце. Я ехала домой медленнее, чем обычно, припарковалась в изрытом выбоинами переулке возле своего коттеджа и встряхнула мелко дрожавшими руками. Я так сильно сжимала руль, что ногти впились в ладони и оставили на них полукруглые следы. Помню, я неодобрительно покачала головой. Я ежедневно присматриваю за тридцатью шестью четырехлетками. Уж с котенком-то справлюсь.