Сесилия Вальдес, или Холм Ангела - [188]

Но тут слезы побежали из глаз Сесилии, и рыдания заставили ее прервать свой рассказ. Однако, уязвленная тоном Леонардо и тем, как пренебрежительно он отозвался о Хосе Долорес, она быстро овладела собой и продолжала:

— Бывают неоплатные благодеяния, и человек, способный забыть их, не смеет смотреть людям в глаза. Хосе Долорес всегда оказывал мне знаки особенного внимания и уважения, а на этом балу он вступился за меня, рискуя собственной жизнью.

— Почему же пришлось ему за тебя вступаться?

— Потому что один негр оскорбил меня.

— То есть как оскорбил?

— А так — я отказалась с ним танцевать.

— Ты надерзила ему?

— Вовсе нет. Я даже не знала, кто он. Какой-то никому не известный негр. С какой стати было мне с ним танцевать? Кроме того, я уже обещала менуэт Бриндису. Да и вообще я не хотела танцевать с неграми. Я протанцевала с ними всего каких-нибудь два-три танца, и то приличия ради.

— И все это только из-за того, что ты пошла на бал для цветных…

— Я это и сама знаю. Теперь я всю жизнь буду раскаиваться, что была там. Мне кажется, это ускорило мамочкину смерть.

И Сесилия снова разрыдалась, а Леонардо, желая отвлечь ее от печальных мыслей или, быть может, выведать у нее о том, что происходило на балу и после него, спросил:

— А что это за негр оскорбил тебя?

— Не знаю. Я его никогда прежде не видела. Да и он меня не знал, а лишь догадывался, кто я. Вероятно, он и танцевать пригласил меня только для того, чтобы иметь возможность оскорбить. Этим он думал отомстить мне за какую-то обиду, которую, как он считает, ему нанесли из-за меня.

— Кто же его обидел?

— Он не сказал. Он только кричал, что по моей вине его разлучили с женой.

— Так это, наверно, был пьяный или сумасшедший.

— Нет, на пьяного он не был похож, скорей на сумасшедшего. Мне даже страшно сделалось. И еще он сказал, что знает меня с колыбели, что ему известно, кто моя мать, а с отцом моим он знаком очень близко, знает его как самого себя.

— Он не может знать твоих родителей, — назидательным тоном изрек Леонардо, — ведь ты подкидыш. Это просто нелепо!

— Да, вот что, — добавила Сесилия, припоминая. — Он сказал, что меня вскормила его жена, что будто бы я — мулатка, а моя мать жива, и она — сумасшедшая.

— И никто не узнал, как его зовут, этого мерзавца?

— Нет, потом все открылось. Один портной — он работает в мастерской Урибе — узнал его. Он назвал его Дионисио Гамбоа, но тот сказал, что его зовут совсем не так, что его имя — Дионисио Харуко.

— У, паршивый пес! — воскликнул Леонардо, сжимая кулаки и скрипнув от ярости зубами. — Ну, погоди, всыплют ему горячих, когда поймают! Как бог свят! Да еще и как всыплют! Тонда, верно, напал уже на его след. И какой он там к черту Дионисио Харуко! Зовут его, положим, Дионисио, это так, но никакой он не Харуко, — он Гамбоа, потому что принадлежит моей маме. Знаешь ли ты, что этот грязный, подлый, неблагодарный негр украл у папы старинный костюм, и мало того — он еще сбежал и оставил маму без повара! Никогда ни одному негру у нас в доме не позволяли того, что позволяли ему. И вот как он отплатил нам на добро! Ну ничего, он за это ответит! Мы сыщем его, где бы он ни скрывался, хоть на дне морском! Слово чести, его проучат, как он этого заслужил. Шкуру с него мало спустить за то, что он сделал! А ко всему прочему он еще и тебя оскорбил! Негодяй!..

В пылу негодования Леонардо не тотчас заметил, как напугали Сесилию его неуместные угрозы, не говоря уже о том, что он выставил себя перед нею в смешном виде, ибо девушка без особого труда сообразила, что ярость ее возлюбленного вызвана не столько оскорблением, нанесенным ее особе, сколько тем, что по милости какого-то негра семья сеньоров Гамбоа осталась без повара. Спохватившись. Леонардо добавил, с некоторым, правда, опозданием:

— Однако довольно об этом. Я другого не пойму: какая может существовать связь между тобою и тем, что Дионисио разлучили с его женой? Никакой, решительно никакой связи! Тебя, наверное, еще и на свете не было, когда мама отправила Марию-де-Регла, жену Дионисио, в Ла-Тинаху. Мария своим злонравием и строптивостью вывела маму из терпения. Но если ты тогда еще не родилась, то как же она могла стать твоей кормилицей? Вот кого она действительно выкормила — так это сестру Аделу. Полно, что за вздор! Дионисио просто ошибся или выдумал эту нелепицу только для того, чтобы сорвать на тебе свою злость. Вероятно, он думал, что может оскорблять тебя безнаказанно.

— Ну, если так, то это дорого ему обошлось, — с удовлетворением проговорила Сесилия. — Когда мы после бала возвращались домой, он подстерег нас на углу Широкой улицы и затеял ссору с Хосе Долорес. Они дрались на ножах, и этот негр почти сразу же упал…

— Он был убит?! — воскликнул Леонардо, никак не ожидавший подобной развязки.

— Кажется, нет. Он остался лежать на земле и громко стонал. Вам жалко, что кара настигла его так скоро?

— Нет, нет, — поспешил исправить свою оплошность Леонардо, ибо, проявив сочувствие к раненому рабу, он тем самим выказал неучтивость по отношению к возлюбленной. — Стану я жалеть о каком-то негре! Негром больше, негром меньше — не все ли равно. У нас этого добра хватает. Но меня огорчает то, что ты оказалась замешанной в какой-то грязный скандал, в историю с убийством! Не хочется и говорить об этом. Скажи мне лучше — какой врач лечил бабушку во время болезни?