Съешьте сердце кита - [69]

Над головой, позванивая и мельтеша, скатывались баночки, сливаясь к концу спуска в бронзовеющую тесьму. Внизу их наперебой подхватывали укладчицы, набрасывали в ящики доверху, разносили по своим столам. Не запасешься лотками — будешь стоять, не достанешь вовремя банок — тоже простоишь. Укладчице необходимы не только сноровистые, ловкие пальчики, но и практическая хватка, изворотливость, умение в нужный момент оторваться от работы (а она так спорится, что уйти от стола бывает превыше сил!), оторваться и ринуться на розыски свободных лотков!

Грохотали баночки, металлической стружкой отсвечивали тушки сайры, матово мигали забранные проволокой плафоны под потолком, по бетонному полу, шипуче пузырясь, растекались струи воды из брандспойтов уборщиц, смывая грязь, освежая рыбу в желобах транспортеров, бледно-кремово мерцали сосредоточенные лица под белыми шапочками или косынками — все это вместе создавало единую картину ночной смены, одно ее настроение…

Соня была совсем некрасивой в черном замасленном халате, еще не собранная, растерянная, и лицо ее как бы расплылось, и нос огрубел… Она беззвучно шевелила губами, подсчитывая сложенные горочками номера. Нет, нет, она была все-таки очень привлекательна и по-девичьи убедительна даже в этой своей растерянности, и на ней лежали отблески этих единых для всего цеха красок, этой сотрясающейся вверху баночной бронзы, этого радужного свечения сайры.

Выдалась пауза, и я, уже давно заприметив среди прочих укладчиц рослую Музу, решил проведать ее.

— В гости пришли? — усмехнулась она, не отрывая взгляда от баночки. Ее пальцы не то что шевелились, пригоняя дольку к дольке, а как-то неуловимо трепетали, баночка наполнялась сайрой в мгновение ока, будто автоматически, вот осталась еще дырочка посередке, миг — и туда ловко всунут узенький хвостик! Другая, третья, десятая…

— Не только в гости. Могу и помочь, — предложил я, изумленно глядя на эти удивительно трепещущие пальцы со шлифованными, изящно удлиненными ноготками.

— Становитесь. Вот вам банки. Дерзайте.

Я попытался изобразить из пальцев некую фигуру, точно так, как это делала Муза: два пальца она прижимала к внутренней стенке баночки, а третий, средний, оттопыривала, он-то и служил для каждой очередной тушки временным зажимом. Вся сайра проходила под этим оттопыренным пальцем! Но у меня, как я ни старался, эта фигура не выполняла своей роли, тушки выскальзывали из-под пальцев, весь их строй в банке перекособочивался, они, юля, расползались по донцу. Хуже всего, если дольки расползались и падали, когда они должны были стоять друг к другу впритирку.

Значит, начинай всю операцию снова.

Муза предложила другой способ укладки, на ее взгляд, менее эффективный: зажать банку так, чтобы внутри у стенки оставался только большой палец, и, держа ее отверстием к себе, пригонять к этому пальцу тушки бочком, одну за другой, вкруговую.

Как ни удивительно, у меня дело пошло сноровистей.

— Это потому, что крупные дольки, — пояснила Муза, — с мелкими вы бы таким манером не управились. Укладывать крупную рыбу — одно удовольствие. Работа становится легкой, как субботний вечер во Владике. — Она сама порадовалась удачно найденному сравнению. — Но вообще-то, говоря между нами, работенка совершенно механическая, тупая. Какое уж тут, с позволения сказать, творчество! Но эта механическая работенка дает ту лишнюю копейку, за которую можно даже в четвертый раз сходить на «Девять дней одного года», посмотреть Смоктуновского. Получается что-то вроде духовной компенсации за чисто физические издержки.

— Вы любите Смоктуновского?

— Мало сказать — люблю. Обожаю! Один его монолог о дураках чего стоит в этом фильме…

Трудно было увязать все это вместе: сдобный носик, пахнущий ванилью, монолог о дураках, пластмассового ребеночка над приемником «Рекорд» и молниеносную укладку сайры в баночки. Я на этот раз не сделал никакого вывода, хотя в общем-то какая-то склонность к анализу и обобщениям у меня есть…

Возвратился к Соне. Соня по крайней мере проще, понятней, но и значительней, пожалуй. В Соне угадывалась цельность.

Кто-то мне сказал не без зависти — кажется, Диана, — что у Сони есть даже орден за работу на заводе «Эльфа» в Вильнюсе. Сама она никогда об этом не говорила, и, может, никакого ордена в действительности не было.

Сейчас я спросил:

— Вам давали красную косынку?

— Да. У нас почти всем девчонкам давали. Их часто вручают за показатели.

— А почему же никто не носит?

— Как-то непривычно. Да и выделяться не хочется.

— Считаете, что неудачное это начинание — вручать такие косынки?

— Не знаю. Может, и удачное. Только заметьте: у нас как-то не принято кичиться заслугами, тем более прошлыми. Вот и мы: смену носили — достаточно. А еще и неудобно: красный цвет.

— Но ведь красный цвет — это цвет нашего…

— Вот потому именно. Может, нет серьезного резона и туда его и сюда. По поводу и без повода…

Вышли с завода вместе.

От Сони после душа веяло почему-то холодом и чуточку все-таки попахивало рыбой.

Была темная, мглистая ночь. У пирса сонно покачивались сейнеры и тральщики, мелодично хлюпала в сваи вода.