Съешьте сердце кита - [36]

Котеночкин тоже разделся. Они вместе нырнули, стукнувшись плечами, и кое-как приволокли треснувший по шву мешок к берегу. Было неглубоко, им это удалось.

— Тесто, — сказал Котеночкин, отмахиваясь от комаров, льнувших к влажной коже. — Будут лепешки. А все я!

— Ой!.. Уж ты! Хвастун, — с тихой гордостью сказала Жанна.

А Мамонов уточнил:

— Тесто тестом. Но я же говорил, что внутри сухо. Настоящая внутри мука, знали бы вы!

Жуя кислую лепешку, исходившую ароматным щекочущим парком, Ксения долго с тоской смотрела на реку, по которой гулял ветер-сквозняк. Ксения думала о том, что отряд бесполезно потратил уйму времени, так и не добившись какого-то утешительного итога. Ну, не ее вина, что пиропы вылезли на водораздел и спрятались под наносы. Она держала в руке эту пироповую нить, пока в силах была держать. Надо бить шурфы на большую глубину, а отряд сделать это не в состоянии, по крайней мере сейчас: пороха маловато… Следует поискать обходных путей, не сидеть же сложа руки! Но люди устали, им нужен хотя бы кратковременный отдых, хотя бы день, два… А потом еда… Продовольствия, собственно, нет, кроме килограммов двадцати — тридцати муки да кроме нескольких банок осточертевшей свиной тушенки.

Но, несмотря на невзгоды и передряги, в которые то и дело попадал отряд, Ксения испытывала состояние необъяснимого торжества. Как будто она должна была завтра найти месторождение алмазов, как будто алмазы уже лежали на ее ладони… Она, разумеется, понимала, что дело не в алмазах, что до алмазов, наверное, далеко… Но Игорь был рядом… Но от Игоря исходил свет, и этот свет ложился на лицо Ксении и на ее душу. Она стала красивой. Она это чувствовала. Она это знала. Игорь любил ее. И она любила Игоря. За что? За то хотя бы, что он молодой. Что он талантливый — его дарованию просто помешали развернуться обстоятельства. Что он смел и решителен, иначе не рискнул бы податься в тайгу. Что ему тут несладко, но он терпит, не хнычет. На такого человека всегда можно положиться. Это не Мамонов и не Котеночкин.

Вечерами, серыми, длинными, наполненными густым стоном гнуса, просиживали у палатки, подживляли костер и говорили кто о чем, но больше о еде… о том, какими деликатесами приходилось каждому когда-то лакомиться. Вспоминали кафе и рестораны. Причмокивая языком, хвалили домашние разносолы.

— Что там говорить о гусях с яблоками да с гречневой кашей!.. — засмеялась однажды Жанна, зябко ссутулившись. — Ксенька, вспомни, как мы с тобой в прошлом году сюда, на базу партии, добирались? По льду, на попутной машине. В последнюю банку сгущенного молока добавили снегу и мороженое сделали, чтобы больше было. А потом раскопали-таки в кузове машины пустую бочку, а в ней, на самом донышке, мерзлые кочаны чьей-то капусты. В партию кому-то шофер из экспедиции захватил. Ух, как мы ее грызли, помнишь?..

Ксения помнила. Она сказала с грустью:

— Да, всякое бывало. В тайге-то всего полтора года, а есть что вспомнить.

Она украдкой посматривала на Игоря, не принимавшего участия в разговоре. Он ковырял прутиком раскаленные уголья и затем размахивал им в воздухе, описывая искрящуюся дугу. Лицо его пылало, лежали на нем красные и синие отблески. Ксении нравилось, что он молчит, когда говорят о еде. Беседа не для мужчин! Он выше этого. Наверное, в душе он посмеивается над голодной фантазией своих товарищей.

Ксении стало стыдно. Она опустила голову. Не так ведь плохо они питаются. Мука есть.

А где-то за костром, почти закрытый снопами огня, шумно взлетающими в сумеречное, без звезд, небо, Мамонов докучливо убеждал каюра:

— И кто тебе такую фамилию придумал, Объедкин? Неприличная фамилия, на разные мысли наводит. Ты ее замени. Вот у меня в детстве знакомая была, в школе вместе учились, — Герка Обжорина. Так она заменила себе фамилию…

— Ага, — хохотнул Котеночкин, сморщив от удовольствия нос. — Стала Неелова, да?..

Все засмеялись. Потом помолчали. Но кто-кто, а Мамонов не такой был человек, чтобы долго молчать. Он обладал поразительной способностью сболтнуть иногда такое, что ни в какие, как говорится, не лезло ворота…

— Почему, — спросил он вдруг, — почему, когда человек поест, у него, скажем, семьдесят килограммов весу, а немного походит, становится семьдесят два?

— А потому… — начал было Котеночкин и запнулся.

Дудкин покривил в усмешке губы, яростней завертел прутиком и ничего не сказал.

Жанна пренебрежительно выпятила губу.

— Пустозвон ты, Сашка!

— Ага! Не знаете? — возликовал Мамонов. — Да потому, что припек у него получается! Ведь вот хлеб пекут — бывает припек. Так же и у человека.

Жанну закусали комары. Чтобы не ходить и в лагере в громоздких влажных резиновых сапогах, она обула легкие полуботинки, хотя чулки едва ли были для комаров преградой.

Она встала и направилась к палатке. За ней поспешил Котеночкин.

Глядя им вслед, Дудкин хмуро сказал:

— Если у женщины кое-как натянуты чулки, меня тошнит. Это уже не женщина. Это чудовище,

Ксения вспыхнула — ей стало обидно за подругу до слез.

— Игорь! Ты несправедлив. Ты забываешь, что она в тайге, а не в театре или где-нибудь на людном проспекте. Тут иногда и не до чулок…