Вид у него довольный, его смешит мое несказанное изумление. Я узнаю выражение его лица, ему и в младенчестве было свойственно то же лукавое веселье. Я так боюсь его разочаровать. Я пытаюсь улыбнуться, но губы меня не слушаются. Мне кажется, меня сжали в кулак, давят, дробят. Я пытливо всматриваюсь в лицо своего сына, так всматриваются в новорожденного, пытаясь обнаружить сходство. На кого похож, на папу или на маму? Нет, ни на папу, ни на маму. Передо мной мужчина. Молодой, очень красивый, воспитанный, одетый со вкусом, своим собственным вкусом, а не нашим.
Мне больно. Я не сразу чувствую боль, мне мешает прилив, разрастающийся во мне. Что это — я сама разрастаюсь приливом? Больно. Ох, как больно. Слезы готовы брызнуть, будто по носу дали кулаком. Удар за ударом. В живот. В спину. Тянет. Разносит. Что со мной?
Гуго подходит, протягивает руку, испытующе смотрит на меня. Каждое его движение весело и насмешливо. Я не понимаю, как так можно. Как мой сын может сейчас валять дурака?
Я беру его за руку, притягиваю к себе. Сажусь на диванчик, показываю — садись ко мне на колени. Он кивает, он не против. Ему смешно, что он может усесться ко мне на колени. Он меня раздавил. Он слишком большой, худой, взрослый.
— Мой родной, — говорю я, — мой любимый сыночек.
— А ты все такая же, с приветом, — говорит он, ущипнув меня за щеку.
Я прижимаюсь к его груди, слышу — у него стучит сердце.
Несколько дней спустя небесно-голубой грузовичок остановился на углу.
Чемодан у меня совсем легкий. С каким пришла, с таким и ухожу. Я в последний раз оглянулась на ресторан «У меня». Нарядная витрина, сиреневая свежевыкрашенная дверь, апельсиновые деревца в кадках на тротуаре. Бен и Барбара махали мне вслед с порога. Венсан вернулся к себе в магазин. Мы с ним выпили кофе на прощанье, и он пообещал мне присматривать за молодежью.
— А что делать с вашими книгами? — спросил Бен.
Я задумалась: моя любимая передвижная библиотека, помощница труженика выживания, бесценное сокровище.
— Прочтите их.