Серый стол - [4]

Сергей Иванович головой только покачал: «Делать мне больше нечего». А Клим Егорыч и сам знает, что из Сергея Ивановича и по делу-то слова не вытянешь, и не в его правилах сплетни распускать. Но вот такой уж он вспыльчивый, опять на уловку Наума купился. Извинился Клим Егорыч и с поникшей головой побрел домой.

А по весне, когда Филиппыч узнал об этой шутке, он прямо сказал Науму:

— Если ты, рожа бронированная, еще раз так пошутишь, за стол ко мне не приходи.

С тех пор Наум немного приутих. Да он сам-то по жизни, человек-то хороший был. И медалями не обделен. Трижды в танке горел. Никогда рубаху не снимал и в бане мылся завсегда один. А случись на селе пожар, так Наум первым, очертя голову бросался в огонь. На его боевом счету числились три старухи и восемь мальцов. Сгореть в огне он уже не боялся.

«Я утонуть боюсь», — смеялся он, когда селяне из ведер заливали тлеющую на нем одежду. За это его и прозвали Пожарником.

— А уж медаль «отважную» тебе точно за портянки дали, — не унимался Наум.

— Не-е-е, — с улыбкой без тени обиды отозвался Сергей Иванович. — «Отважную» медаль мне за жену генерала дали.

— За жену?! — Наум аж привстал. — Погоди-ка, а что же ты нам ничего не рассказывал? Причем тут жена?

— Да это уже после войны было, — невозмутимым голосом отозвался герой. — Я ее на «Виллисе» за городом катал.

— Ну и?… — напрягся Наум.

— Ну, ей очень понравилось, — поставил точку Сергей Иванович.

— Это как это?! — Наум затрясся от любопытства. — Это ты давай поподробнее, с деталями. Это почему же я до сих пор ничего не знаю?

— Не положено, вот и не знаешь, — без всяких эмоций, словно эхо, отозвался герой, и погрузился в свои думы. И как ни старался распаленный Наум, но так и не смог ничего вытянуть из собеседника. В этот момент он походил на подростка, желающего взболтать море. Не добившись от Сергея Ивановича продолжения истории о генеральской жене, Наум огорченно вздохнул:

— Эх, жаль, Клим Егорыч уехал. Вот веселый был человек!

Через год пришли слухи, что Клим Егорыч получил сыну в Челябинске двухкомнатную квартиру и переехал к дочери в Самару. Через два года пришли слухи, что Клим Егорыч получил дочери трехкомнатную и переехал ко второму сыну в Ленинград, где тоже получил двухкомнатную квартиру вне очереди как участник войны и Герой Советского Союза.

Узнав обо всем этом, Наум сокрушенно качал головой:

— Ой, не зря, дядя через речку плыл, ой, не зря! Хоть деток жильем обеспечил.

— Ты что скулишь-то? — осадил его Филиппыч. — Тебе кто не дает? Езжай в город, да вставай на льготную очередь.

— В этот дурдом? Мне хоть три квартиры давай — не поеду. Я там через три дня сдохну.

— Ну так чего плакаться? Сыну вон какой дом поставил. Зачем тебе еще квартира?

— Да я не плачу, — отмахнулся Наум. — Это я просто для поддержания разговора, о том, какое у нас хорошее государство. Как оно своих ветеранов любит. Вот ты мне скажи, Митяй, в Америке дадут ветерану сразу четыре квартиры?

— Не знаю, — отмахнулся Митяй, — я в Америке не был.

— А я думаю — не дадут, — удовлетворенно заключил Наум и со смаком добавил: — Хорошо живем.

Но когда Клим Егорыч плыл через реку в ледяной воде и под свист пуль, среди разрывов вражеских мин и снарядов, он наверняка не думал про квартиры. Скорее всего, он совсем ничего не думал, как и те двадцать пять человек, что канули до него в пучину, а он один доплыл, да непросто доплыл, а вытянул за собой, словно оголенный нерв, веревочку с того берега, а в веревочке этой жизнь сотен людей заключалась. «Только я из воды вылез, мне сразу кружку спирта, а потом в бане сам полковник меня веником охаживал», — любил хвастать перед пионерами Клим Егорыч. Насчет полковника он, скорее всего, загибал, но какой спрос с героя? «Сам командующий фронтом мне звезду вручал. А командиру так и сказал: „Этого орла береги. И с тех пор меня определили на легкие работы“». Заслужил герой. Да не один Клим Егорыч. Здесь за столом у каждого своя история, и в какой больше геройства — вопрос еще открытый.

* * *

На следующий год Наум не пришел, и за столом вдруг стало пронзительно тихо. В этот вечер Филиппыч засиделся дольше обычного. Внучка уже убирала со стола, а он все сидел мрачнее тучи и смотрел неподвижным взглядом на покрытые стопки.

— Надь, если я уйду, пусть уж мужики приходят, — вдруг через силу выдавил он.

— Дед, ты что? — напугалась внучка. — Иди-ка спать и не говори глупостей. Дождь вот-вот начнется.

— Нет, Надь, ты мне обещай, — упрямо повторил Филиппыч.

Внучка тяжело вздохнула.

— Обещаю.

Филиппыч тяжело поднялся и пошел в дом.

Надежда не любила этот день. И не потому что последние десять лет ей приходилось убирать со стола за чужими мужиками. Просто…. Все начиналось хорошо, как праздник, а чем дальше, тем меньше было веселья. Накрытые стопки резали глаза, нагоняли тяжелые мысли. Но больше всего Надежда боялась за деда. Вот и сейчас, надо же такое сморозить: «Если я уйду…» Она даже мысли такой не могла допустить. Под ложечкой неприятно заныло. Надежда налила себе полную стопку, залпом выпила, не чувствуя горечи, закусила огурцом, перевела дух и присела на место деда. Подперев щеку кулаком, погрузилась в раздумье. Вспомнилась бабка, ее рассказы о бравом гвардейце. Бесстрашном, красивом, высоком. «В полку я был самый маленький…» — говаривал дед. Это при его-то росте сто девяносто четыре сантиметра! Но именно сейчас, по весне, и лезли в голову непотребные мысли. Среди нежной, буйной нарождающейся зелени, до боли резала глаз седина и немощь стариков. Тех, кому удалось пережить увядание и сон природы. И как никогда, именно по весне, Надежда видела приближение неизбежного. Как не храбрись…