Сергей Иосифович Гессен - [105]

К сожалению, и позднее я точно так же не завершил других работ, среди которых была книга по философии Канта; они отняли у меня много времени и стоили большого труда.

Это были годы тесной дружбы с Ф. А. Степуном и Б. А. Кистяковским, жившими в Москве, с В. Сеземаном и Н. Болдыревым, которые жили в Петербурге. Среди новых знакомых вспомню супругов Мережковских и В. Иванова, у которого я часто бывал в Петербурге, а также семейство Р Б. и Н. В. Шаскольских, с которыми я познакомился во Фрейбурге. С Р Б. Шаскольским я поддерживал тесную дружбу до самой его смерти в 1917 г., а с Надеждой Владимировной Шаскольской-Брюлловой – вплоть до моего бегства из Петербурга в Финляндию в декабре 1921 г.»[521]

После прекращения «Логоса» бывшие его участники, в том числе и Гессен, тесно сотрудничали c журналом «Северные записки», а в 1917 г. он переехал в Томск, где получил кафедру философии и педагогики в университете и одно время был директором Высших педагогических курсов.

«Еще недавно, – писал после смерти Гессена Ф. А. Степун, – мне о профессорской деятельности С. И. с восторгом рассказывал его знакомый по Томску, добрый швейцарец, захваченный большевиками в Сибири, а ныне благополучно учительствующий в Швейцарии. Обожаемый своими студентами, С. И. был очевидно и духовным центром Томского философского факультета»[522].

На основании лекций, прочитанных в Томском университете, Гессен создал свой главный философский труд – «Основы педагогики. Введение в прикладную философию» (Берлин, 1923). В нем он, в частности, писал:

«Между понятиями культуры, истории, философии, образования и педагогики устанавливается… тесное взаимоотношение. История есть повествование о прошлом человечества, накопленном им в его работе над культурными ценностями. Философия есть наука о самих этих ценностях, их смысле, составе и законах. Но эти ценности и суть цели образования. Следовательно, каждой философской дисциплине соответствует особый отдел педагогики в виде как бы прикладной ее части: логике – теория научного образования, то, что многими не особенно удачно называется дидактикой; этике – теория нравственного образования; эстетике – теория художественного образования и т. д. Нормы, устанавливаемые педагогикой, конечно, не могут основываться на одних этих философских дисциплинах, но предполагают также привлечение психологического и физиологического материала. <…> Если педагогика так тесно связана с философией и в известном смысле может быть названа даже прикладной философией, то следовало бы ожидать, что история педагогики есть часть или, если угодно, отражение истории философии. Так оно и есть на самом деле. Платон, Локк, Руссо, Спенсер – все это имена не только реформаторов в педагогике, но и представителей философской мысли»[523].

Книга эта, как, впрочем, и почти все философское наследие Гессена, незаслуженно забыта…

В 1922 г. Гессен оказался за границей. С 1923 по 1935 г. он жил и работал в Праге, занимая в течение трех лет кафедру педагогики в Высшем педагогическом институте. О тех испытаниях, что выпали на его долю в годы Второй мировой войны, он рассказал в публикуемых письмах к своему немецкому другу и коллеге Йонасу Кону. С 1946 г. и до самой смерти 2 июля 1950 г. был профессором педагогики в университете Лодзи.

«Личность обретается только через работу над сверхличными задачами», – писал Гессен в «Основах педагогики»[524]. Для самого автора такой работой было создание системы философии, которая синтезировала бы в себе все высшие достижения русской духовной традиции и философской мощи Запада. Можно по-разному относиться к итогам его труда, по-разному оценивать сделанный им конкретный вклад в русскую философию – одно, во всяком случае, несомненно: имя и идеи Гессена забвению не подлежат.

Письма

С. И. Гессена Э. К. Метнеру [525]

1

СПб. Церковная 4а, кв. 22

5 ноября 1909

Многоуважаемый Эмилий Карлович,

Простите, что несколько запаздываю с ответом. Не считая однако наше разногласие в Вами указанном пункте основным, я позволил себе отложить ответ на Ваше письмо на сегодня. Впрочем Ф[едор] А[вгустович] [Степун. – В. С.] уже сообщил Вам наверное нашу общую точку зрения на предмет.

Я согласен с Вами вполне относительно частного вопроса. Статья Лапшина плоха: она и не музыкальная критика и не философское исследование[526]. Логос не может ее напечатать. Мы так[им] обр[азом] ее отклонили, как ни неприятно это для меня как петербургского] редактора «Логоса»: Лапшин крайне влиятельное лицо в филос[офских] сферах и может обидеться, а также восстановить здешних философов против Мусагета. Но это, конечно, соображения, посторонние редакции: Логос не может в угоду философам принимать плохие статьи. Другое, однако, общая Ваша точка зрения на предмет. Вы правы, говоря, что в Логосе не может быть места некритичным безусловным панегирикам (также как и не может быть места некритичной «трансцендентной» полемике). Вы не правы, однако, полагая, что Логос может стать в музыке партийным органом. Я глубоко вместе с Вами не симпатизирую «модернизму» музыкальному, но не могу согласиться с Вами, что в Логосе не может быть помещена статья, его защищающая (вполне или отчасти). Нужно только, чтобы статья удовлетворяла требованиям философской критики, на которую мне кажется Ваш пример – Oscar Bie