Сергей Есенин. Казнь после убийства - [80]

Когда 19 января 1926 года в «Правде» появилась фарисейская статья Троцкого о Есенине, — в тот же день директор Лениздата, бывший каторжник Илья Ионов (Бернштейн), шурин всемогущего Зиновьева, виновный в преждевременной смерти Александра Блока, подписал приказ об утверждении Горбачева и прозаика Сергея Семенова членами редколлегии журнала «Звезда» (выгодные и хлебные места). Вскоре Семенов, крупный чекист в годы Гражданской войны, попадет в список гостей 5-го номера «Англетера». Первым на него, как очевидца проживания поэта в гостинице, указал Георгий Устинов. Кстати, он великолепно знал Горбачева. Их подписи красуются рядом под декларацией непримиримого <<Литературного фронта» («Горн», 1920, кн. V). Позже, в 1922 году, они, конечно же, встречались в «Петроградской правде», где Устинов недолго трудился заместителем ответственного редактора и где Горбачев частенько печатался.

А теперь, когда смрадная атмосфера вокруг стихотворения «До свиданья…» восстановлена, обратимся к рукописи. В 1957 году тайник Пушкинского Дома приоткрылся, и так называемый автограф стал доступен немногим исследователям.[168]

… Перед нами пожухлая серенькая страница из блокнота. «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Неужели все-таки это его рука? Через лупу внимательно вглядываемся в каждую букву. Что это за пятно вверху, над расплывшимися строчками?.. Говорили, клякса, поставленная Есениным в минуту нервного напряжения, когда он подводил грустный итог своей жизни. По официальной версии, в 5-м номере «Англетера» не нашлось чернил (невозможно поверить — в респектабельном отеле, обставленном мебелью красного дерева, украшенном заморскими коврами, роялями, дорогим фарфором и т. д., имевшем библиотеку и канцелярскую службу, чернилами можно было бы захлебнуться).

…Вновь присматриваемся к «кляксе». Не похоже. Нечаянный «ляп» не может содержать резко разнонаправленных линий и штрихов. Вглядываемся еще и еще раз, сомнений быть не может — перед нами искусное графическое изображение головы… свиньи; уши ее тонированы строго вертикально, а морда — горизонтально.

Загадка: над строками уходящего в иной мир человека (допустим такой вариант) почему-то красуется передняя часть головы животного. Сей «шедевр» вместе с нами воочию наблюдал литературовед, усмотревший нос «наподобие кабаньего», и позже растерянно заявивший: «Достаточно убеждая в своем искусственном происхождении, рисунок этот вместе с тем рождает и новую цепь загадок: чьей руке принадлежит, случайно ли совпал именно с этим текстом, а если нет, то каков его смысл?» («Русский альманах», СПб., 1997,25 марта, № 1).

Экая невинность! Даже недоучка Эрлих понимал значение так нелюбимого им «дискуссионного» создания природы. Ему принадлежит примечательный в этом плане стишок с многозначительным названием «Свинья» (1929):

Припомни, друг: святые именины

Твои справлять — отвык мой бедный век;

Подумай, друг: не только для свинины

И для расстрела создан человек.

«Святые именины», разумеется, Рождество Христово. Есенин был убит через день после святого праздника (по старому стилю) и накануне того же библейского события (по новому летосчислению). Через восемь лет после написания жутковатых строк их автора поставили к стенке… — свершилось возмездие за надругательства над святынями и сокрытие преступления XX века.

Вызвавшее такую бурную реакцию «До свиданья…» стало объектом изучения текстологов. Одним из первых внимательно всмотрелся в строчки и буквы стихотворения петербургский литератор Н. Астафьев («Наш современник», 1995, № 12).

Он обратил внимание, что стих «Милый мой, ты у меня в груди» в рукописи читается: «Милый мой, чти и меня в груди». Кто-то исправил «и» на «у», устранив таким образом склонность лирического героя к собственному почитанию. Невозможно представить, чтобы Есенин написал такую несуразность! Трудно также поверить, что ему принадлежит чудовищно неуклюжий оборот — «Пред-на-зна-чен-но-е расставанье» — полистайте его собрание сочинений — ничего подобного не встретите. Совершенный музыкальный слух поэта не мог допустить такой канцелярщины. Не в есенинском стиле и высказывание «…без руки, без слова». Кстати, до наших дней во многих сборниках можно встретить: «…без руки и слова», что говорит о небрежности текстологов и редакторов-составителей.

Отмеченные «недоразумения» существенны, но, пожалуй, не менее важно вслушаться в «прощальное слово». Оно кладбищенски заданно, его загробная музыка никак не созвучна есенинской певучести. В стихотворениях о роковой смерти он, как правило, сопровождает унылый взгляд на будущее озорным, «хулиганским» мотивом, тем самым как бы снимая остроту отчаяния: «Друзья поставят серый камень. С веселой надписью в стихах»; «Любил он родину и землю, /как любит пьяница кабак»; «На рукаве своем повешусь» и т. п.

Пересуды 20—30-х годов о том, что поэт «накаркал» свою погибель, шли от плохого знания мировой лирики, нередко обращавшейся к трагической теме смерти. В ней у Есенина был замечательный предшественник, его духовный учитель Иван Никитин, автор проникновенного реквиема «Вырыта заступом яма глубокая…» Тончайшие музыкально-ритмические нюансы есенинских «песен» образуют природно-органическую целостную систему. «До свиданья…» же с его диссонансами выпадает из нее — недаром многие опыты переложения стихотворения на музыку кончались неудачами.