Сергей Есенин. Казнь после убийства - [57]

Потешался Николай Николаевич Никитин! По его вольной прихоти их общий знакомый, «имажинист», ловит с поэтом рыбу в Константинове. При этом Есенин-якобы притащил мужикам-землякам «корзину шампанского», не ведая, что те предпочитают водку. После возлияний поэт-недотепа засыпает у реки «под пасхальный звон» колокольцев целого транспорта притащенных им удочек. Все это «красовитый» вздор!

Никитин распоряжался Есениным как своим нелепым персонажем. Самое подлое в указанной статейке — приписывание поэту слов, которых он не мог говорить*. Начало ноября 1925 года, Ленинград. У поэта «подбитая улыбка» «темного мутного лица» и упадническая мысль: «А ведь здесь и умирать». Непременно упоминается есенинская поэма «Черный человек» как чуть ли не удостоверение на самоказнь, следуют разглагольствования о творческом кризисе.

Все это — намеренная стряпня, взахлеб подхваченная и растиражированная во многих тысячах экземплярах газетами. «Черный человек» оценивался наиболее вдумчивыми современниками (В. Правдухин и др.) как большая художественная удача автора (о ней с умилением отзывался недолюбливавший Есенина Горький). Подчеркнем — 1925-й год был самым плодотворным в творческой жизни поэта!

Расчет Н. Н. Никитина был прост: пишет не седьмая вода на киселе, а близкий покойному товарищ (о, сколько их тогда повылезало из самых темных щелей!). Никитин даже уверил читателей «Красной нови», что, по его дружескому совету, охваченный депрессией «Сережа» оказался в больнице. Сие совсем гнусно. Есенин, по его словам, лег в московскую лечебницу, чтобы «…избавиться кой от каких скандалов», а проще, избежать грозившего ему неправедного суда (10-й Лубянский участок Сокольнического района; судья Владимир Семенович Липкин).

Развязная и явно заказная статья Никитина заставила внимательно присмотреться к его личности. Выяснилось то, о чем тогда было нельзя писать в литературных энциклопедиях и словарях — то, что Никитин был секретным сотрудником ГПУ.

Родился он в семье железнодорожника и дочери купца. Недоучка-самоучка. Бывший чекист, комиссар-политработник. В 1921–1922 годах сблизился с литературной группой «Серапионовы братья», но вскоре его изгнали из этой среды (о причинах — ниже).

Комиссарская закалка давала знать с его первых шагов в прозе. Страшно завидовал Константину Федину, получившему в 1921 году первую премию за рассказ «Сад» на конкурсе «Дома искусств».

Кабинетная фабрика Никитина не знала простоев и серийно пекла р-революционные изделия. В 1922-м дебютировал, а уже в 1926-м выпустил собрание своих сочинений!

О нравственной беспринципности этого литератора свидетельствовал в своем «Дневнике» Корней Чуковский. Критик Яков Браун писал о Н. Н. Никитине: «Писатель пушисто-легкий в мыслях, отделается веселыми антраша [далее циничные никитинские слова]: «Я вам не Гаршин, глаза мои — не лампадки <…> жизнь моя, как лживый дым, летит…»,

Обслуживатель власть имущих всегда держал нос по ветру, заранее позаботился о своем «выдающемся» будущем. Ниже впервые приоткрывается тайная завеса его успехов и высоких гонораров. Сделать это стало возможным с помощью его писем к «подруге» Берте Файвуш. 24 мая 1924 года Никитин извещает ее о вот-вот должных вспыхнуть пролетарских революциях в Афганистане и Индии и тут же пресекает свою откровенность: «Большего из конспиративных соображений сообщить не могу».[104] Красуется перед приглянувшейся ему корреспонденткой? (В 1926 году его женой станет 3. А. Казн, урожденная Гацкевич, позже второй брак он заключит с Р. Эммануэль.)[105] В одном из писем к Берте Файвуш еще более прелюбопытная информация: «Ложусь каждый день в 6 ч[асов], в 10 — под холодный душ. Ночь исключена. Не понимаю, что такое. <…>Хочу уехать в Лондон» (Москва, 13февраля 1923 года).[106]

Отбросим сомнения: Никитин, очевидно, кроме постижения по ночам английского языка, проходил курс специальной подготовки перед поездкой в страну Туманного Альбиона, отношения с которой были тогда крайне напряжены.

Вышколенный спецами международной разведки, он провел в Англии (попутно и в Германии) несколько месяцев, работая, по его осторожным словам, «в одном из советских учреждений». Выполнив некое задание, возвратился домой 19 августа 1923 года. Смеем думать, о своей поездке Николай Николаевич отчитался Льву Троцкому, тогда маниакально одержимому идеей устроить революционный взрыв в чинной Британии.

Результатом вояжа Никитина явилась его книга очерков о «загнивающем капитализме» («Сейчас на Западе. Берлин — Рур — Лондон» (1924)). Отрывки из нее печатались в «Петроградской правде», где к тому времени он служил. Его конфликт с «Серапионовыми братьями» начался именно с этих публикаций.

Обратим внимание: в августе 1923 года вернулся из зарубежного путешествия с Айседорой Дункан и Есенин. Не исключено, где-нибудь на перепутье дорог, он мог с Никитиным встретиться. Так что заграница вполне могла быть темой их бесед.

Верить воспоминаниям Никитина нельзя ни на грош. Этот внешне добродушный толстенький очкарик был хит-рой бестией, водившей тесную дружбу с себе подобными литераторами, замешанными в сокрытии следов преступления в «Англетере». Его самым задушевным единоверцем был Павел Медведев (повторяем: ответственный секретарь комсомола 3-го Ленинградского полка войск ГПУ; в этот полк Никитин иногда наведывался), а для профанов Павел Николаевич слыл литературным критиком. Сей ценитель изящной словесности вместе с другими «перьями» (Вс. Рождественский, Мих. Фроман — Фракман и др.) в качестве понятого подмахнул весьма странный милицейский акт об обнаружении трупа Есенина в «Англетере».