Сергей Есенин. Казнь после убийства - [35]

В статье Ушакова: «Друзья поэта рассказывали, что он за последнее время стал явно сомневаться в своих силах. — "Напишу восемь строк, а дальше — стой. Неужели я уже человек конченый?"» (далее о «Черном человеке»). Ушаков слегка пересочинил Устинова. Не будем касаться содержательной стороны «воспоминаний». Хорошо известно: последние два года жизни Есенина были самыми плодотворными в его творчестве.

В «Северной правде» костромич не упоминает Жоржа, в «Ледоколе» ссылается на него как на друга поэта. В журнале проскальзывает информация, разоблачающая фальсификацию. «По словам приехавшей после его смерти в Ленинград его первой жены 3. Райх, — пишет военный журналист, — поэт незадолго перед этим лечился в одной из подмосковных психиатрических лечебниц, где признан был врачами психопатом». Во-первых, из дневника Корнея Чуковского мы знаем: Зинаида Райх (бывшая жена Есенина) вместе с Всеволодом Мейерхольдом прибыла в Ленинград не ранее 18 января 1926 года, когда «Ледокол» уже вышел, но даже если выпуск журнала задержался, Ушаков вряд ли мог знать такие подробности. Ссылка на Райх делалась для неосведомленных читателей. Напомним еще раз: затравленный поэт был вынужден спрятаться от суда в больнице. Еще одно сообщение Ушакова говорит о возможной его причастности к секретному ведомству. Он упоминает, что Есенин якобы грубо выгнал из 5-го номера поэта Ивана Приблудного за его строптивый характер. Тонко рассчитанный ход. Приблудный не мог возразить, так как с 1925 года сотрудничал с ГПУ; ссылаться на него можно было без опаски (позже он проболтался о своей тайной службе в «органах», за что жестоко поплатился).

Наконец, еще одна ошибка Ушакова. Он проявил излишнюю осведомленность, указав на заключение следователя, подтвердившего факт самоубийства Есенина. Во-первых, следователь Давид Ильич (Гилелевич) Бродский «делом Есенина» не занимался, во-вторых, вынесенное им формальное постановление на этот счет датируется 23 января 1926 года, в-третьих, откуда об этом мог знать Ушаков, если документ нигде не оглашался?

Теперь поговорим о Лазаре Бермане.

Солнце мира озаряло

Благодатные края.

Из сосцов твоих, бывало,

Била теплая струя.

Но пришла к тебе доярка…

и т. д.

Некоторые современные исследователи пытаются представить автора сих строк искусником поэтической формы, новатором-теоретиком в разработке «концепции реализма» (см.: Энциклопедический словарь «Русские писатели». Т. 1. М., 1989), что, кроме недоумения, ничего не вызывает. Уже в четырнадцать лет Лазарь (Зоря) определил для себя собственные законы лирики: «Стихотворения, передающие оттенки настроений, — это птицы с подрезанными крыльями, это облако, которое мгновенно сгоняется с души» (из письма от 14 июня 1908 года к А. Б. Сахарову). Подростку говорить такую нелепость простительно, он еще не читал Аристотеля, Гегеля, Белинского, которые думали о природе поэзии совсем обратное. Но Берман (по образованию юрист) в своих представлениях о художественном слове (да и жизни) так и остался навсегда умником-утилитаристом. Сердечно симпатизировавшая ему поэтесса Елизавета Полонская верно назвала его «пустяшным поэтом», увидев в его натуре «замедленные реакции» (из ее письма от 7 октября 1950 года).

Однако оставим лирику и вернемся к суровой прозе.

Лазарь Вульфович Берман всю свою сознательную жизнь пил «из сосцов» ЧК-ГПУ — НКВД. Стишки для него были лишь усладой амбиций и внешним антуражем его тайной работы, в которой он (как и В. И. Эрлих) находил свое истинное вдохновение. Наконец-то стало возможным представить его настоящий облик.

Справка из тайников Федеральной службы безопасности: «По материалам архивного уголовного дела за 1918 год проходит в качестве арестованного Берман Лазарь Васильевич. Освобожден из-под стражи по Постановлению Председателя ВЧК 29 ноября 1918 года за отсутствием достаточных оснований для предъявления обвинения в шпионаже».

Подумать только: сам всемогущий Дзержинский вмешивается в судьбу недавнего выпускника юридического факультета Петроградского университета! Не ошибемся, если скажем, что председатель ВЧК освободил Бермана не за его «гигантские образа» и невинность по части российских военных и прочих секретов, а по склонности последнего заглядывать в замочные скважины. Не с той-то поры Зоря превратился в профессионального осведомителя.

Вряд ли ошибемся, если предположим, что в 1921 году его «внедрили» секретарем Союза поэтов и он подслушивал и подглядывал за Блоком, Гумилевым и другими, выполняя роль провокатора.

Есениноведу Эдуарду Хлысталову удалось приоткрыть одну из темных завес в биографии Бермана. Приведем соответствующий абзац из его исследования: «Собирая материалыо "деле Таганцева, Гумилева и др.", я обратил внимание, что в эмиграции русские поэты считали гибель Гумилева делом провокатора и даже называли имена подозреваемых в этой провокации. И. Одоевцева вспоминала, что после ареста Гумилева к ней прибежал молодой поэт, состоявший в антисоветской организации, и просил совета, как ему себя вести дальше: то ли скрываться, то ли сдаваться. Этот человек, по словам Одоевцевой, поддерживал связь Гумилева со всей организацией. Фамилию его за давностью лет она не помнила, но профессионально запомнила строчки его стихов. Эти строчки принадлежали Лазарю Берману». Надо же: главный экзекутор Яков Агранов, справедливо изумляется Э. Хлысталов, «расширил» круг антисоветчиков, соратников профессора Таганцева, до 200 человек (!), а с Бермана даже ни один волосок не упал!