Сергей Есенин. Казнь после убийства - [36]

Прошло четыре года со дня расстрела Николая Гумилева; успокоившийся провокатор продолжал свою «культурную политику» — на сей раз его «объектом» стал Есенин, правда, роль Лазаря Вульфовича была теперь второстепенная и сводилась главным образом к созданию (вместе с другими «очевидцами») легенды о проживании «конфидента» (так он однажды назвал поэта) в «Англетере». К тому времени сексот ГПУ проживал в квартире № 18 по Саперному переулку, дом 14 — да как и с кем проживал! Об этом скажем подробнее.

В 1925 году Зоря, тогда официально сотрудник издательства «Прибой» и заведующий литературной частью «Красного галстука», занимал четыре комнаты общей площадью 76 квадратных метров (!); имел двадцатишестилетнюю прислугу Агафью Ивановну Михайлову (по тому бесприютному времени — прямо князь!). Правда, в той же квартире снимал комнатку студент Коммунистического университета им. Зиновьева двадцатитрехлетний Иван Игнатьевич Халтурин (псевдоним? Уж очень революционная фамилия), но, возможно, он не столько стеснял хозяина, сколько помогал ему… Неподалеку, в квартире № 9, расположился сотрудник «Красной газеты» Петр Ильич Коган-Сторицин (в апреле 1926 года, по данным домовой книги, ему было 49 лет), а поближе к Берману, в квартире № 12, жил-поживал уполномоченный экономического отдела ГПУ Гавриил Михелев Губельбанк. Очень удобно: и связь с «Красной газетой» имеется, и ситуация вокруг всегда известна (экономический отдел ГПУ, начальник Рапопорт, ведал гостиницами, в том числе и «Англетером»).

Многие соседи «нашего» литератора «военнослужащие». Но самая интересная соседка жила вместе с Губельбанком в квартире № 12. В домовой книге, составленной 15 апреля 1926 года для отчета фининспектору, она именована: «Каплан Фаня Ефимовна, 24 г., на иждивении мужа…» — есть и ее автограф. Супруг носительницы этой исторической фамилии — Иосиф Адамович Каштан, тридцати трех лет, крупный работник республиканского «Заготхоза» (служебный адрес: пр. Нахимсона, 14). Даже если эта Ф. Е. Каплан не «воскресшая» покусительница на жизнь В. И. Ленина (год рождения знаменитой эсерки обычно указывается 1890) — все равно чрезвычайно удивительное совпадение!

В целом домашняя компания Бермана лишний раз убеждает — перед нами ворон высокого полета. Кроме возможности через Губельбанка легко узнавать оперативную информацию об обстановке в «Англетере», стихотворец-сексот мог ее черпать из уст приятеля, также выпускника юридического факультета ЛГУ, делопроизводителя Треста коммунальных домов Бориса Иосифовича Пергамента (в современных справочниках его имя-псевдоним помечается — «М», но сие, так сказать, дело житейское и привычное). В прошлом Б. И. Пергамент секретарствовал в одном из уездов Смоленской губернии, в 1917 году был начальником канцелярии Красного Креста Царскосельского района; в июле 1922 года объявился в Петрограде, а до того три года служил в Красной Армии на административно-хозяйственных должностях (если верить его письменному заявлению). Пописывал стишки, в 1912 году выступил соавтором Бермана в Петербургском поэтическом сборнике «Пепел». Через руки Пергамента проходила вся гостиничная переписка, можно думать, и секретная, и он «по-дружески», видимо, сообщал необходимые сведения Берману. Пергамент был дошлым канцеляристом, его неоднократно приглашали в губисполком для наведения порядка в запутанных бумажных делах. В его осведомленности о текущей ситуации в «Англетере» можно не сомневаться.

В завершение нашего эскизного портрета Бермана («увальня», как сам он любил о себе говорить) набросаем еще несколько штрихов: мягкий, вкрадчивый, на людях манерно-деликатный, семейный заботник (двое детей), любитель собак, обожал Советскую власть, боготворил Ленина, годовщины смерти которого в семье отмечались как незабываемые памятные даты. Ну прямо копия Вольфа Эрлиха, но выделка (в отличие от симбирского провинциала) побогаче — столичная и, если вообще уместны сравнения в таких категориях, — подряннее.

Подробности о Бермане помогают опровергнуть его показание о якобы виденном им 27 декабря 1925 года пьяном Есенине в 5-м номере «Англетера». Слух этот передавался из уст в уста, многие современники и даже друзья поэта ему верили, в наши дни сие свидетельство так и остается веским аргументом защитников версии самоубийства.

Свои воспоминания («По следам Есенина») о «визите» в гостиницу Берман так и не напечатал (отпала необходимость), но нам удалось их разыскать (см. Приложения).

Восемь страничек машинописного текста не датированы) с авторской правкой. Пустейшие по содержанию и жалкие по форме, но с потугой на обзор поэзии 20-х годов и с кокетливым самолюбованием собственным лирическим даром (его «Доярку» мы цитировали). Приведем из бермановских лжевоспоминаний одну страницу.

«В декабре 25-го года я узнал, что Есенин в Ленинграде. <…> Захотелось мне встретиться с ним.

От редакции «Ленинских искр», в которой я работал, было недалеко до «Англетера», где, как я узнал, он остановился.

Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушенный говор и какое-то движение. Не приходилось особенно удивляться — о чем я не подумал, — что я едва ли застану его одного. Постучав и не получив ответа, я отворил дверь и вошел в комнату. Мне вспоминается она, как несколько скошенный в плане параллелограмм, окно слева, справа — тахта. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно для меня чуждого. Большинство расхаживало по комнате, тут и там образуя отдельные группы и переговариваясь.